Эванс хмыкнул: ну и тройка подобралась! Парк, всегда спокойный и чуть меланхоличный с виду, худощавый и уже чуть согнутый годами. Рикер, жилистый, живой и подвижный как ртуть, но не больше шестидесяти кило. И он сам: здоровущий плотный амбал. Лентяй и циник, но при этом в их новой «команде» самый молодой: почти парень…
Да и ладно – втроём, как ни крути, погибать веселей, чем вдвоём. Или одному.
Однако материал для размышления у Эванса появился: почему это Локус, очередь которого подходил бы через год с чем-то, не вызвался? Неужели знает что-то такое, что заставляет предпочесть крохотный, но – вот именно – шанс! – месяцу голодовки в темноте, и неизбежной смерти через год?! Конечно, Локус – мужик прожжённый, и повидавший, как говорится, виды, и уже близок к пятому десятку… Но что же он увидел, или узнал такого, что повлияло на его желание хотя бы… попробовать? Что-то такое, что не позволяет выменять гарантированный год жизни, пусть и в скотских условиях, на…
Пока лишь потенциальную, хоть и весьма вероятную, смерть через месяц?!
Полковник приосанился: похоже, даже не рассчитывал, что удастся кого-нибудь «вразумить»:
– Вы, трое, на выход! Остальным – выдайте, что положено, и – в кутузку!
Обернувшись через плечо, Эванс, уже почти вошедший в коридор, ведущий в контрольно-пропускной блок, откуда производилось и освобождение, и проводились свидания с родными-близкими, увидел, что не пожелавшим вступить «причиталось». Сорок оставшихся мордоворотов принялись избивать заключённых пудовыми кулаками, а упавших – и сапогами. Полковник же, очевидно посчитавший, что десяти архаровцев более чем достаточно для конвоирования всего троих безоружных, вышел в коридор первым.
Эванс не без мрачного злорадства отметил себе, что те, кто избивают зэков, делают это спокойно и методично, так, словно торопиться им некуда, и ту «работу», что им досталась, нужно сделать хорошо и качественно. Очевидно, производится такая демонстративная акция не без умысла – слухи о таком «наказании трусливых тварей» наверняка разойдутся по всем тюрьмам… Ну а сторожа и часовые на вышках и стенах по периметру внутреннего двора тюрьмы, отвернулись. И старательно делают вид, что очень интересуются тем, что происходит там, снаружи – в безбрежных песках чёртовой пустыни, на пятьдесят миль окружающей тюрьму со всех сторон, а не внизу, во дворе, затянутом сверху колючкой и укрытом перекрещивающимися лучами лазеров. И ничего предосудительного не происходит.