Он подвел парнишку к довольно широкой кулиге, глубоко уходящей в лесные заросли, и сказал:
– Смотри-ко, Гошка, как надоть!
И пошел с косой вперед.
Перелогов подошел к краю кулиги, крепко взял рукоятку косы двумя руками, склонился над травой, сделал широкий замах влево и резко секанул правую сторону.
– Р-р-раз, – сказал он громко.
Тут же в продолжение полета косы пошел замах вправо:
– Два-а!
И пошел махать, передвигая вперед одну за другой ноги:
– Р-раз – два! Р-раз – два!
Поверженная трава ровными пластами ложилась перед ним по обе стороны.
Обернулся, повернулся к Егорке и приказал:
– Таперича пробуй сам! Давай-ко, колхозничок!
Егорко стал пытаться повторить движения бригадира. Наклонился, секанул в одну сторону. Кончик косы уткнулся в корневища травы, застрял в них. Еле-еле удалось выдернуть лезвие из тугих сплетений. Замахнулся с другой стороны. На этот раз воткнул косу в землю.
– Не пойдет так дело, – сказал бригадир совсем без укоризны, – ну, дак и не тушуйсе, парнёк, сперва не у кого не идет справно. Ты давай-ко присматривай получше, да и повторяй.
Он поправил косу брусочком и стал терпеливо показывать, как держать ее в руках, как делать замах, как следить за тем, чтобы лезвие срезало траву над самой землей, а «не прыгало туды-сюды».
– Чем ближе к земельке, тем длиньше трава, а, значит, и сена больше, да зарод толше. Не режь травку в серединку, а режь во весь росток!
Егорко долго пыхтел, пока у него стало что-то получаться. Бригадир потом подошел и оценил:
– Ты, Гошка, справной мужик-от! Вон травы навалял эстолько! Больше, чем я, куды мне до тебя-та!
Егорушко, хоть и понимал, что немилосердно перехваливают его, а все же маленько загордился.
– Ты, дружочок, заканчивай-ко кулижку-то, да, когда зашабашишь, дуй-ко на речку. Надоть окуньков косарям на уху наудить. Все на каши сидят, бажены, да на картошки. Надоели оне, страхи Божьи! Удить-то умешь?
– Умею, а как же, – важно сказал Егорко.
– Ну а умешь, дак и валяй.
Перед уходом на речку Егорушко глянул на пожню, на косарей. Средь высокой травы, между разноцветьем женских сарафанов и платочков сверкали на солнышке и повизгивали лезвия кос и журчали ручейки разговоров и перекличек женочек, мерно покачивающихся в ритмах косьбы и медленно уходящих по своим прокосам в луговую даль. Среди них была и его мама.