– Ладно! Проехали! Так даже лучше. Баба с возу – кобыле легче, – Майкл махнул рукой и взял очередную сигарету.
Воспоминания и рассуждения моментально отошли на второй план, когда в животе Майкла раздалось громкое урчание. Он открыл холодильник, внутренности которого теперь блестели музейной чистотой. На средней полке лежала небольшая картонная коробка с логотипом незнакомого ресторана. Лапша с курицей и тушеными овощами. Довольный он достал еду, бросил ее в микроволновку и достал из верхнего ящика бутылку текилы, которой утром сдобрил свой завтрак.
– Вот ты всегда со мной, – улыбаясь обратился он к бутылке, – Давай ужинать.
Когда Майкл закончил с трапезой, он, прихватив с собой бутылку, упал на диван перед телевизором и принялся перелистывать каналы. Лучшее средство от дурных мыслей – плотно поесть и посмотреть кино. Солнце уже приближалось к горизонту и стало немного прохладнее, но воздух все еще сохранял дневную плотность, связывая любые движения. От алкоголя в голове Майкла возникло знакомое, почти родное, ощущение тяжелого, но приятного, тумана забвения. Он понимал, что сейчас идеальный момент, чтобы принять душ и лечь спать, но шевелиться категорически не хотел.
Как сложно найти себе занятие, когда ты можешь делать все, что пожелаешь! Утром он был уверен, что это всего лишь очередной понедельник, и вот, как все обернулось. Он ни к чему не привязан, его никто не ждет, он никому и ничего не должен, ему никуда не надо спешить. Ни работы, ни семьи, ни даже девушки. Он в очередной раз вспомнил бездомного, которого видел утром на раскаленном тротуаре. Теперь он тоже свободен. Сначала эта мысль вызвала на лице Майкла довольную улыбку, но, внезапно, в нем пробудилось беспокойство. Ведь теперь у него все шансы стать таким, как тот парень. Потерять дом, телевизор, приставку, диван и кровать. И будет у него только бутылка воды и собака.
Его лицо изменилось и стало серьезным.
«Нет, надо что-то делать, надо вернуть все как было».
Он решительно нахмурился и подался вперед, упершись ладонями в колени, как будто собирался встать и незамедлительно приняться за дело, но замер. Мысль о том, что он снова пойдет на собеседование, снова будет отвечать на вопросы о своей жизни, оправдывать свое существование, доказывать право на то, чтобы вставать под будильник каждое утро и делать то, что ему скажут еще тридцать лет, вызывала у него отвращение и резкий протест. Он снова откинулся на спинку, сделал глубокий вдох и выпустил воздух, раздувая щеки.