– Метхильд!
– Ты меня не затыкай, мала ещё. Я много лет Метхильд. Я тебя и твоих братьев-сестёр на руках качала. Послушай старуху: возьмись за ум. Сегодня приедет король, а с ним много богатых и благородных господ. Присмотрись к ним, может и отогреется твоё каменное сердечко.
Девушка презрительно скривилась. Оттолкнув служанок, она встала и, окинула придирчивым взглядом отражение: новое бархатное платье цвета болотной ряски, зауженное в талии, с вышитым золотой нитью лифом сидело как влитое.
– Хоть бы спасибо сказала, что ли. Девочки в кровь пальцы иголками искололи, чтобы успеть.
– Тошно мне здесь, Метхильд.
– Потерпи, вот король уедет, и делай что хочешь, а пока марш вниз: мать, наверное, уже заждалась, – буркнула Метхильд, выталкивая Эуру из комнаты.
В тот злосчастный день, когда гонец постучался в ворота Снерхольма, в жизни девушки началась тёмная полоса. Прознав о том, что король собрался с визитом в северные земли, гоблинцы свернули пёстрые украшенные лентами шатры и растворились среди горных перевалов. Долгая метель замела тропы и спрятала следы их стойбищ под сугробами. Затем, скрываясь от непогоды, в горы ушла дичь. Попрятались даже олени и зайцы, во множестве водившиеся в окрестностях Снерхольма. Молодой тролль, попавший в капкан у старой мельницы да семейство кабанов, поднятое сегодняшним утром, вот и вся добыча за месяц. В довершение всего, соседи, родственники, друзья семьи наведались в гости, превратив сонное, затерянное в Предгорьях поместье в шумный балаган. В доме даже появился шут, худой вечно пьяный старик с ручным медведем. Шут развлекал гостей, проводящих дни в застольях, охоте, танцах и состязаниях лучников и рыцарей. Он сыпал скабрёзными остротами, за что был неоднократно бит; подтрунивал над музыкантами; показывал фокусы детям; выводил из себя менестрелей, затягивая невпопад деревенские песни и, налакавшись медовухи, танцевал в обнимку с медведем. На этом празднике жизни Эура чувствовала себя таким же клоуном, вынужденным по прихоти богов разыгрывать благородную даму. Как и приблудный артист, она целыми днями развлекала гостей беседами, заливалась смехом в ответ на несмешные шутки, томно закатывала глаза, пока заезжий бард затягивал заунывную балладу о славных подвигах дедов и прадедов. То ли Эура была скверной актрисой, то ли старый пьяница дольше играл свою роль на подмостках жизни, но публика явно больше любила старого паяца. К тому же, каждый из гостей догадывался, что старшая дочь Трюггера променяла бы душу свою или чужую, на час свободы: потолкаться на рынке, присматривая новые стрелы, покурить трубку со старым шаманом в становище гоблинцев, или послушать охотничьи рассказы на старой заимке. Помня старые обиды, соседи подшучивали над ней за вечерней трапезой, расстраивая Аурику, мечты которой выдать дочь замуж поближе таяли, словно снежинки на печной трубе. Последней надеждой Аурики оставались король и его свита.