Спустя четыре месяца он снова исчез, на этот раз всего на два дня, и никто уже не поднимал панику, хотя Тамира и Скиллиан и провели два вечера у калитки. Райвен хмуро ворчал, мол, мать-то моя, а волнуется так, словно Дэниел их общий со Скиллиан сын. Но в душе был доволен, что не нужно допоздна бродить где-то, сопровождая брата в его бесконечных походах и непонятных поисках. Дни, когда Дэниел уходил, становились для Райвена периодами свободы и насыщения двусторонней отцовской любовью, которой сполна одаривали его главы двух семейств.
Иногда в такие дни, если погода была тихой (а Дэниел чаще всего пропадал именно в солнечное безветрие), Райвен слышал, как в чистом воздухе над лесами звенит голос его брата.
– Слышите? Он поёт. С ним все в порядке, – говорил он Тамире и Скиллиан, которые никак не могли отучить себя волноваться за вечно исчезающего сына и племянника…
Единственным человеком, которого отлучки Дэниела злили и раздражали, была его сестра, родившаяся на год позже него.
Её успешное появление на свет поначалу вызывало удивление: все считали, что рождение двух живых детей с разницей в один год, удача, достойная скорее семьи Гайхаллеров. Но, как оказалось впоследствии, до рождения второго ребёнка им пришлось ждать еще очень долго.
Гораздо раньше случилось то, что объяснило рождение Рут Витуни и дало её брату прозвище, сотворённое из неведомо как залетевшего в эти края, иноземного слова «маэстро».
В утро своего одиннадцатилетия, Дэниел пришел к дому-на-площади. Долго стоял под окнами, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за ставен, дул на озябшие пальцы и молчал. Проходивший мимо по своим делам Генри Дилл, остановился и негромко окликнул его:
– Что ты здесь стоишь, дитя Имболка? Чего ждешь?
Пряча покрасневшие от холодного ветра кисти рук в карманах тонкой суконной куртки, мальчик подошёл к ограде и сказал шепотом:
– Я слушаю. Мне надо поймать…
– Что поймать?
– Ноту. Тон. Не знаю… Я должен поймать звук.
Дэниел помолчал, глядя в сторону. Его лицо было непривычно кротким и грустным.
– Ты – дитя Самайна? – спросил он у Генри.
– Да, я родился осенью.
– Осенью, – без выражения повторил Дэниел. – И ты был первым, кого приняла Гильберта?
– И это верно.
К чему был заданы эти вопросы, так и осталось непонятным, но, видимо, они что-то значили для Дэниела. Неожиданно мальчик отошел назад, к крыльцу дома, несколько раз быстро обернувшись на Генри. Движения его стали резкими, сосредоточенными. В глазах прыгала знакомая уже всему городу синяя искра.