Любомира была сиротой. После того, как матушка ее ступила на Звездный Мост вслед за любимым мужем, не раз и не два жители ближайшей веси звали юную ведунью к себе. Даже из Радонца за ней присылали, обещали покои в княжеском доме и место за столом, да только девушка, поразмыслив, выбрала остаться в опустевшем родимом гнезде, где она никогда не чувствовала себя одинокой. Были здесь с ней неразлучно и Велена матушка, и строгий батюшка, и дедушка — многомудрый Всевед, и все остальные щуры и пращуры. От людей Любомира не пряталась, жила тем, что дарил ей лес, да тем, что приносили в благодарность за исцеление. О ведунье говорили, что она не только разбирается в травах, но и понимает звериный язык — недаром за ней по пятам ходила лесная волчица.
Весчане Любомиру уважали, всегда встречали приветливо, и среди местных девушек у нее водилось немало подруг. Но ближе всех ей была Долгождана, младшая сестра радонецкого князя.
.
В конце весны, тихим, безветренным утром, море обрушило на прибрежное поселение лихую напасть, что иной раз страшнее любого шторма, — разбойных викингов. Их черные корабли здесь бывали нечасто, но память о принесенной ими беде еще долго потом заставляла жителей веси вскакивать по ночам от малейшего шума и прятать под лавки малых детей. Едва заслышав истошные крики и заметив переполох, Долгождана, накануне пришедшая на посиделки к подружкам, и еще несколько девушек успели по тайным тропам сбежать в лес к Любомире. Но все же спастись им не удалось: кто-то из чужеземцев заметил беглянок и кинулся следом, указывая дорогу другим. Укрывшись в доме ведуньи, перепуганные девчонки защищались как могли, понимая, что ничего хорошего в плену их не ждет. В разбойников летело все, что оказывалось под рукой: камни, поленья, даже глиняные горшки, но разве остановит это рослых, закаленных в боях северных воинов?
Долгождана видела, как Любомира исхитрилась полоснуть ножом схватившего ее рыжебородого верзилу и как она упала, оглушенная им. И слышала, как зашумели оставшиеся снаружи викинги, запоздало приметившие обереги на срубе дома и стоящих во дворе деревянных богов. И как их предводитель, зажимавший ладонью окровавленную щеку, в запале отдал приказ на чужом языке, в котором проскользнуло смутно знакомое слово «brann».[2]