– Вы находились с ним в кабинете,
когда он работал?
– Нет. Я зашла только перед ужином.
Евстафий не любил, когда его отвлекали от дел.
– Вы ели с ним?
– Нет. Он был слишком поглощен
бумагами. Он не стал бы терпеть чужое присутствие, когда думает о
работе.
– Когда же вы появились в
кабинете?
– Перед кофе. Я всегда после ужина
делала мужу кофе со специями.
– Себе вы сделали такой же?
Катя на секунду
замешкалась.
– Да.
Да. Она терпеть не могла этот напиток,
но почему-то всегда его пила вместе с мужем. Наверно, ей просто
нравилось его удивлять. Словно она доказывала: смотри, я ведь на
многое способна! Я смогу встать рано! Я могу пить эту бурду и
улыбаться, и ты будешь довольно усмехаться в полуседую бороду,
приговаривая: "Крепкая ты, женушка! А я-то думал на неженке
женился!" – и мне будет приятно от этой искренней похвалы и от
ощущения, что я хоть что-то кому-то доказала...
Какая глупость все это! Но муж эту
глупость нечаянно поощрял.
Екатерина грустно улыбнулась, прощаясь
с воспоминаниями, и посмотрела на напряженно следящих за ее
реакцией собеседников. Ее заминка не осталась незамеченной, но вряд
ли они могли разгадать ее причину.
– Это все, господа?
– Нет, – Гастин встрепенулся. – Где вы
находились все последующее время?
– Во время распития кофе – с ним.
Затем ушла распорядиться насчет завтрака. Когда я вернулась, мы
перемолвились парой слов о предстоящих визитах, во время данного
разговора мужу сделалось дурно. Я кликнула слуг и все дальнейшее
время провела рядом с ним.
– Удивительная преданность! Он
что-нибудь говорил?
– Бессвязный бред.
– Например?
Вдова задумалась.
– Он вспомнил первую жену, звал
"Елена, Елена, спаси". Кричал, что "он перешел грань" и что-то про
удлиняющиеся тени.
– Вам ничего не напомнили его
слова?
– Нет. Ну, кроме имени.
– Вы знали его жену?
Катерина горько улыбнулась.
– Она умерла, когда мне было три
года.
Капитан ни на миг не
смутился.
– Ее родственников?
– Ее сын мой пасынок. Больше я никого
не знаю.
– Хорошо, – Гастин потер руки, – а
теперь еще несколько вопросов...
Мережская дала отмашку слугам, и те
унесли на кухню пустые чашки. Судя по всему, господа покинут ее дом
не скоро, так что стоило запастись терпением и чаем.
Разговор действительно вышел долгим.
Екатерина чувствовала себя не несчастной вдовой, а преступницей,
причем вина ее, судя по всему, была уже доказана. На лицах у мужчин
крупными буквами было написано, что им «все понятно: вышла молодая
за деньги, и теперь безмерно рада, что муж скончался, а то, может,
и сама этому поспособствовала». Неприметный человек и капитан не
сводили с нее подозрительного взгляда, один только секретарь
Талькин смотрел на нее с непосредственным, но незлобным
любопытством, и порой ободряюще улыбался. Вид у него был такой,
словно ему стыдно за все происходящее в этой комнате, и Катя
позволила себе изредка улыбаться юноше в ответ, дабы успокоить его
совесть.