Т-34 и другие рассказы о войне - страница 59

Шрифт
Интервал


В сердцах Юрий Владимирович схватил оторопевшего деда за шкирку и вышвырнул из очереди. Под звуки гробового молчания без всякой очереди прошествовал он в стол заказов, чтобы отовариться.

Слово атамана

1941 год, Париж


Старик встал из-за письменного стола и подошел к зеркалу. От длительной кропотливой работы устали глаза и совсем затекли руки, и дальше писать не было никакой возможности. Он положил на стол рядом с рукописью пенсне и, вышагивая по комнате, шаркающей походкой прошествовал к комоду. Взглянул на себя. Совсем старик. Правильно, а кому еще газеты поручают писать мемуары, ставшие столь популярными у читателей парижской «Дю Монд»? Не молодым же. Им теперь и вспомнить-то нечего, хотя тоже называют себя эмигрантами и приезжают из Советской России в большом количестве. Воспоминаний у них нет, потому что, во-первых, им стыдно – вчера принимали революцию, а сегодня вдруг оказались здесь как «идейно несогласные». А во-вторых, потому что на их долю не пришлось уже ничего интересного. Репрессии в Советской России – а разве при царе их не было? Нет, это не те эмигранты, которые увозили частички России в своем сердце, это просто беглецы. При царе точно так же ущемляли большевиков и народовольцев, и те бежали, что было сил, и жили здесь же на правах эмигрантов. А в Америку, например, едут беглые преступники со всего мира – так что же, им тоже присваивать высокое звание эмигранта? Нет, это просто беглецы. Они, как животные, как стадо, бегут от более злого чабана к более доброму. Потом надоест этот, стеганет сильнее положенного – так побегут к третьему.

Что до старика, то он действительно эмигрант. Он спасался с тонущего корабля, с погибающей Атлантиды, которая уходила под воду вместе с ним и такими, как он. Уехать он был действительно вынужден – и не из-за репрессий, которыми грозила ему новая власть; к репрессиям казаку не привыкать. А потому, что страна, в которой он родился и жил, умирала. Появлялась другая – темная, дикая, варварская, без законов и чести, без правил и понятий. Зачем и, главное, как в ней жить – он просто не знал. Потому и выбывал из игры, оставляя себе только багаж воспоминаний, теперь появляющийся то в виде популярных романов, то в виде документальных статей, который так нравились парижскому читателю.