Весь мир открыт. Чиста страница.
Напоено мгновенье снова
желанием остановиться,
продлиться, перелиться в слово.
Еще не различимы звенья
и поступь звуков не ясна.
Еще лежит стихотворенье
песчинкой в раковине сна.
Но мановением руки,
уже скупым и суеверным,
отмечен поворот строки,
который отзовется первым.
Скреплены земною осью
на стихи и на беду,
даже имя это – Осип
знали в Пушкинском роду.
Пела эллинская память
им бессонницей ночей,
и лежал сизифов камень
горкой пепла на плече.
Медлил долгое столетье
Черной речки поворот,
ждал, пока Россия, Лета
станет Речкою Второй.
Это только параллели,
но они сойдутся там,
где за точкой дальней цели
нет названия стихам.
Где названье – бесконечность,
где, свободный от примет,
есть единственный и вечный
Божьей милостью поэт.
Поблажек ночь не терпит.
В разбавленности дней
тревоги привкус терпкий
скрывается на дне.
Но в полночь дрожь колотит,
как сторож, бьющий в лист.
И обогнал в полете
стрелу веселый свист.
Искать укрытье поздно,
и где-то впереди
уже разрежен воздух,
запрятанный в груди.
Уехать бы за все, что было.
За – было… Стало быть – забыть.
Чтоб память, словно чай, остыла,
пока считаются столбы,
и тонут звоны ближних сосен
в распевах сосен вдалеке,
и знак ромашки на откосе
верней гаданья по руке,
перечисленьем остановок
унять соблазны дневника
и всем словам учиться снова.
Ромашки… Сосны… Облака…
О, детский обиженный всхлип!
Открытие тайны под спудом.
Глашатаи весть донесли:
Виновен! Надейся на чудо.
Надейся! Спасенье придет.
Покайся! Виновность забудут.
Словам наступает черед —
Простите! Я больше не буду.
И слов этих грозный конвой,
покрыв твои козыри крапом,
идет неизбежно с тобой
по дням, по часам, по этапам.
Ты их повторяешь опять,
привычкой стирая значенье.
И люди привычкой прощать
стирают твое искупленье.
Но детская старая весть
разрушит проказы, причуды.
Прощали, покуда ты есть.
Простите! Я больше не буду.
Я покорна наитьям, открытьям
под крылами распластанных строк,
перехлестом рифмованных нитей
начался обучения срок.
Остается принять, не пеняя,
этих звуков ласкающих власть,
на смиренье гордыню меняя,