- Что это? – Кристиан отшатнулся, ощутив горячий горьковатый запах, исходящий от алого, как кровь, варева.
- Это мой напиток, - спокойно ответила она. – Кровь богов. Он помогает мне слышать тех, кого нет. Попробуй; я знаю, тебе есть с кем поговорить. Я его тоже слышу.
- Кого? – одними губами выдохнул Кристиан. Зрачки в его глазах превратились в черную крохотную точку, и Синильга снова усмехнулась, глядя в его лицо – напряженное и отчасти испуганное.
- Твоего сердечного Брата, Якоба, - ответила она, настойчивее предлагая ему кружку. – Бери! Он зовет тебя. Никого больше ты не сможешь понять, мертвые не видят тебя, а этот ждет и зовет только Кристиана. Он хочет стать твоим личным хранителем и отплатить тебе за твое добро сполна. С тобой он будет говорить иначе, чем со мной. Мне он не скажет того, что скажет тебе. Не бойся – ты ведь не боишься, храбрый сердечный Брат Короля?
В голосе ее снова прозвучала лютая усмешка, под бисером засверкали темные глаза, и Кристиан, дрогнув, решительно взял из ее рук кружку и поднес к губам. Горячий отвар ожег язык, сладковатой тягучей горечью пролился в горло, и исчез темный дымный шатер и смеющаяся противная ведьма…
***
- Здравствуй, Сердечный Брат. Жить тебе еще сотню лет.
В месте, где навечно поселился Якоб, была осень. Багровой рекой текли на землю опадающие с высоких деревьев листья, кружевным золотом трепетали они на рябинах, алеющих яркими гроздьями ягод. Высоко в кронах перекликались прозрачными голосами осенние птицы, воздух был свеж и прохладен. Якоб задумчиво рассматривал осеннее великолепие, щурился, глядя в пасмурное небо. В Посмертии исчезли шрамы с его измученного лица, затянулись раны, сгоревшая одежда сменилась новой – такой, какая она была до того, как Этель изгнала его в катакомбы. Посмертие подарило ему покой и красоту, каких он не знал при жизни.
- И тебе покоя, Якоб, - ответил потрясенный Кристиан. – Ты… ты хотел меня видеть?
- Я всегда не прочь поговорить с тобой, Сердечный Брат, - Якоб протянул руку, его короткие крысиные пальцы с грязноватыми ногтями цапнули с рябины ягодку, растерли ее, превратив в оранжево-красную кашицу. – Горькая… она же горькая.
За стволами деревьев послышался серебристый смех, мелькнуло оливково-льняное платье. Якоб обернулся – казалось, прячущаяся за осенним лесным великолепием девушка дразнила их, бегала вокруг полянки, таилась в ветвях, смеялась и звала по именам мужчин красивым хрустальным голосом.