Еще Хакима мучила совесть, что он не смог признаться Амине в
том, что знаком с ее отцом. В том, что видел ее грудным младенцем,
когда в последний раз встречался с Рустамом.
Что бы было, если бы он солгал ей? Тогда девочка так и осталась
бы в страхе за жизнь своего отца. В неведении о том, успеют ли
советские спецслужбы вызволить ее Рустама. А что, если бы он сказал
правду? Стала бы она винить Шарипова в том, что он, как она может
подумать, ничего не делает для его спасения? Затаит ли она обиду на
Хакима, если ничего не выйдет?
Он боялся обоих исходов, а оттого ничего ей не сказал. Ни слова.
Просто не решился.
Но больше всего его беспокоил Селихов. Раньше он видел в нем
просто талантливого и везучего солдата. Но кем был этот человек на
самом деле? Какая угроза может от него исходить? Разумно было бы
втягивать Александра в авантюру, что замыслил Хаким? Он не знал. Не
знал, но понимал, что без Селихова все «операция» как минимум
пройдет гораздо сложнее. Как максимум — провалится.
«Я должен понять, что это за человек, — подумал особист, —
должен понять, можно ли ему доверять».
— Вить, — бросил он дежурному по заставе старшему сержанту
Мартынову, — а Селихов где? В наряде?
— Он сегодня в тревожной группе, товарищ капитан. Но сейчас
помогает парням с крышей.
С этими словами Мартынов махнул рукой в сторону конюшни, где
кипела работа.
Там стучали молотки и звучали звонкие голоса молодых
погранцов.
— Хорошо, — решился Шарипов, — передай Тарану, что я зайду к
нему через пять минут.
— Есть.
Шарипов направился к конюшне, подошел. Уставился на то, как на
верхотуре лазают солдаты. Как крепят и прибивают гвоздями новые
стропила и перекрытия.
— Боец! — Крикнул он парню, сидевшему верхом на стропиле и
звонко стучащему молотком.
Пограничник не сразу понял, что зовут именно его, заозирался.
Потом поправил панаму и бросил взгляд вниз.
— Да! Ты! Как фамилия?!
— Матузный, товарищ капитан!
— Рядовой Матузный, где тут Селихов? Ты его видел?
Боец по фамилии Матузный не успел ответить. Вместо этого Шарипов
услышал селиховское «я», прозвучавшее ровным тоном откуда-то из-за
стен конюшни.
Потом на глаза особисту показался и сам Селихов. Поджарый, но
широкоплечий, он вышел к нему в одних только галифе.
«Худощавый, — подумалось Шарипову, — почти как пацан худощавый.
И этот мальчишка чуть не голыми руками убивал матерых душманов?
Если б мне кто про него такое сказал, я б ни в жизнь не
поверил».