Он раскрывает мои губки пальцами и проводит языком между складочек, нежно всасывает в рот горошину клитора. Еще шире раздвигает мне ноги, впивается пальцами в бедра почти до боли и, наверное, до синяков.
Выгибаю спину, стону сквозь сжатые зубы, скребу ногтями по обивке дивана.
– Хочу тебя, хочу тебя, – шепчу, как заведенная.
– Хочу, чтоб ты кончила, – приглушенно проговаривает, целует мой живот.
– Я… у меня с этим сложности, не обращай внимания, – так неловко, но надо же ему сказать, что у меня не выходит с мужчинами. С Олегом не выходило.
Его горячий рот опять посасывает с развратным причмокиванием мой клитор, а палец плавно проскальзывает в меня, поглаживает изнутри, надавливает на переднюю стенку в пульсовом режиме.
Сжимаюсь, прошибаемая бешеным желанием, дрожью, огнем, невиданным ранее. Хочется кричать.
– Мама! – голос Маши проникает словно сквозь толщу воды. – Мам!
– Иду, – выдыхаю, пытаясь унять сердце, рвущееся наружу. – Иду, зайка!
Приподнимаюсь, отодвигаюсь от Дани, стягиваю с края дивана брошенный мягкий плед, закутываюсь в него, быстро наклоняюсь к Дане, коротко целую в губы, пахнущие мной.
– Прости, пожалуйста.
– Да ладно, – выдыхает немного разочарованно. – Иди.
В комнату, где спит Маша, спешу вся растрепанная, горящая, дрожащая и удивительно счастливая.
– Да, солнышко? Что случилось?
– Мам, я пить хочу, – сонным голосом говорит Маруся.
– Как всегда, – с улыбкой бурчу себе под нос, приношу ей полный стакан воды, ставлю на тумбочке. – Вот, держи.
– Мама, а Даня здесь будет жить? – спрашивает дочка.
– Не знаю, Маш, – теряюсь я. – Ты против?
– А папа? – снова спрашивает девочка.
– Солнышко, так получилось… Мы с папой не будем больше жить вместе, – целую ее в носик. – Не расстраивайся, засыпай, а завтра обо всем, обо всем поговорим.
– А ты папу не любишь?
– Марусь, пора спать, – поджимаю губы я. Конечно, такой разговор должен был состояться. Но… так хотелось, чтобы как можно позже.
– Я вот думаю, ты меня целуешь, Даню целуешь, а папу никогда не целовала, – продолжает рассуждения ребенок.
– Зайка…
– А папа тоже меня никогда не целовал.
– Спи, – понимаю, что поболтушки могут длиться всю ночь, поэтому поднимаюсь, придерживая плед. – Люблю тебя, моя хорошая.
– И я тебя люблю, мамочка, – тоже не довольная, что нужно засыпать.
Чуть помедлив все-таки спрашиваю: