Право, стыдно Голицыну в его чине и при его воспитании так себя выставлять; ему вторит Гурко, генерал, который также, кажется, себе все позволенным считает. Такие роли хорошо играть Боголюбову, а не им.
И у нас умолкло о греках. Бедный Чумага ходит повесив голову и нездоров, не знает, что делать по коммерческим своим делам, и Христом Богом просит меня сообщить ему, что узнаю; но я тоже ничего не слышу. Ты не ошибаешься, что множество здесь рассказов. В присланном тобою «Инвалиде» вижу все подробности итальянских военных действий. Отсутствие австрийцев подало повод к молве, что их побили. Саччи уверяет, что он предвидел пьемонтское возмущение: «Это было в духе времени, – сказал он, – в прогрессе разума. Я не хвастаюсь проницанием сим задним числом, но всегда думал, что ежели австрийцы забьются в сапог Европы и возникнут неустройства в Северной Италии, то положение их будет очень критическое». Каковы же сардинцы! Как это тихо вели, и в пору все вспыхнуло! Признаться, скорее в Милане можно было ожидать беспорядка, нежели в Пьемонте. Экая каша заварилась! Хорош и С.-Марсан, это второй Блакас. Как не иметь малейшего подозрения в умыслах неприятелей правительства! Это досадное обстоятельство, ибо одно сражение генеральное все бы кончило в Неаполе. Пусть уверяют не меня, что война эта с макаронщиками есть национальная. Пустяки! Теперь война может сделаться жестокою и упорною; но правда то, что у итальянцев нет предводителя. Чем-то все это кончится? Для газетчиков теперь лафа: есть что сообщить публике.
Ты говоришь, что Сперанского ждут еще к вам, а здесь отправили его уже в Лейбах. «Белую суму» буду ожидать, но мнения своего насчет королевы, право, не переменю. Непотребная, да и только. Между нелепыми слухами надобно включить и то, что у нас прекратятся библейские общества и уничтожится взаимное обучение, но никто не умеет дать причины. Это сказывал приезжий из Петербурга Ершов (муж своей жены).
Константин. С.-Петербург, 29 марта 1821 года
С Владимиреско, который в Малой Валахии первый собрал войска, говорят, велено снять наш крест.
Ермолов слаб, еще на диете, и я думаю, что и сегодня не в состоянии еще будет выехать. К болезни у него и горе. С ним приехал архитектор, которого он очень любит и который ему там очень был полезен. Принуждены были сделать ему операцию, и он под ножом умер. Мы точный составляли за обедом госпиталь: Бистром обрезал себе палец, а у меня нога болит по милости хирурга-педикюра.