Земля умирала от зною,
И зноем дымились леса,
И застило синею мглою,
Дрожащею мглой небеса.
Горели засохшие травы,
Крутился безветренный зной,
И в воздухе душном отравы
Текли раскаленной волной.
А там, в недоступной лазури,
Воздушный дрожал океан –
Играли грядущие бури,
Громовый рыдал ураган.
И встали кровавые зори
Над пламенным сердцем земли.
И реки студеного горя
По жаркой земле потекли
[185].
Если Зайцев тонко сочетает разработку мотивов «Обезьяны» (ср. «громовый рыдал ураган» и «хор… ветров и сфер» у Ходасевича) с романтической интонацией «Воздушного корабля», то приуроченные к двадцатилетней годовщине войны стихи ленинградского поэта Николая Брауна (автора круга «Островитян», в юности участника гумилевской студии и завсегдатая салона Наппельбаумов)[186] уже ограничиваются перебором штампов: заканчивает Браун, по-ходасевичевски, строкой «Так началась война»[187]. Типичен даже синтаксис первой строфы Брауна – вереница коротких простых предложений (ср. зачины Ахматовой: «Пахнет гарью. Четыре недели / Торф сухой по болотам горит», Вяч. Иванова: «Злак высох. Молкнул гром желанный» и Ходасевича: «Была жара. Леса горели. Нудно / Тянулось время»)[188]:
Напрасно влаги жаждала земля.
Хлеба горели. Подсыхали травы.
Гремели тракты, в небеса пыля.
Скупые росы капали утрами.
И солнце жгло сквозь дым лесных пожаров.
(Их зарева играли по ночам.)
Был воздух желт и отдавал угаром,
И птицы камнем падали к ручьям.
И крик их был отрывист и тревожен.
В полях предгрозьем пахла тишина.
И в эти дни, на вымысел похоже,
Входило слово черное: война…
[189]Хотя засуха и пожары 1914 года, сыгравшие столь важную роль в русском Augusterlebnis, и впрямь оказались исключительно сильными (только казенного леса выгорело 428 тысяч десятин[190]), стоит подчеркнуть, что опыт апокалиптической интерпретации этого традиционного для России бедствия[191] уже был к этому времени накоплен символистами. Так, Белый писал о 1901 годе: «Это были ‹…› дни лесных пожаров, наполнявших чадом окрестность. Дни, когда решались судьбы мира и России…» («Вторая симфония», 1902), а позднее Блок – о 1911 годе: «Уже был ощутим запах гари, железа и крови. ‹…› Летом этого года, исключительно жарким, так что трава горела на корню, в Лондоне происходили грандиозные забастовки железнодорожных рабочих, в Средиземном море – разыгрался знаменательный эпизод „Пантера – Агадир“…»