Наша улица упирается в Румянцевский садик, я добрался до него и сел на лавочку. Среди деревьев мне никогда не было одиноко. Лес на Васильевском острове остался только на кладбище у самой границе ойкумены. Он был далеко, и я туда не стремился. Дикие и домашние деревья без разницы, одинаково влияют на людей. Действие человека, садовода или лесника, даже за тысячи лет упорной работы не оставила в деревянных телах никакого следа. В деревьях есть тайна. Которая периодически открывается мне. Это бывает в период наивысшего истощения, когда я не ощущаю не только свое сознание, но и свою внешность, свою кожу, свои кости и свою требуху.
Впервые на лавочку Румянцевского садика я сел больше двадцати лет назад. В то время здесь собиралась тёплая компания младших курсов Университета, Академии Художеств и некоторых уличных факультетов.
Не скрою мы встречались с определённой целью, а именно для совместного отравления организмов спиртными напитками. В антураже столетних деревьев, старинных чугунных фонтанов и оградок – белые лавочки играли роль столов, кушеток и в момент наивысшего духовного напряжения уплывали к вершинам дубов и лип как сказочные летучие корабли.
Здесь, на лавочках, я когда-то начал писать свою первую и, наверное, единственную правдивую, основанную на счастье книгу. Вторая книга, основанная на горе, была для меня спасательным кругом во время смертельной депрессии. Я не перечитывал свои книги, и видимо зря. Потому что сейчас, сидя в одиночестве, меня одолевали самые разные спрессованные в отдельные информационные блоки, но сильно разрозненные мысли.
Общего в них было только то что они родились в пределах одного тела – в пределах моего сознания и подсознания. Но топологической, или математической логике между ними не было. Словно разные участки мозга думали самостоятельно, без мостиков или проводов связи.
В нерешительности я держал в уме кончики мыслительных фраз боясь спутать их в бессвязный клубок. Мои книги были зафиксированным, твёрдым временем, на котором сейчас как на твёрдом фундаменте я мог бы построить свое взрослое, грузное миропонимание.
В последние годы вопросы личного развития меня волновали мало. Я жил по заведенному, предназначенному для поддержания платёжеспособности распорядку дня. И возможно лишь благодаря счастливому сочетанию ПУНКа и канистры мне теперь мучительно больно без себя старого, себя исчезнувшего, но зафиксированного в упорядоченных листах текстовых электронных документов.