Свернул на тропинку к воротам. Почувствовал спиной взгляд. В освещенном окне дома напротив мелькнуло лицо женщины. Когда он обернулся, любопытная соседка тут же юркнула за занавеску.
Павел просунул руку в щель между стеной дома и забором. Пальцы нащупали холодное железное кольцо. Он потянул на себя засов. Тот поддался с тяжким скрежетом.
Над крыльцом зажглась лампочка. Павел зажмурил глаза. Открыл и увидел Иру. Девушка показалась ему бесплотным призраком в застиранном халате.
– Привет.
– Привет, – Ира скрылась в коридоре. Павел взошел по скрипучим ступенькам. В доме пахло табаком и тухлой капустой.
Прошел в душную кухню. Колченогий стул под ним со скрипом пошатнулся. Портфель он сунул под стул.
На плите кипела в грязной кастрюльке мутная вода. Под потолком на веревках висели влажные тряпки.
– Как я выгляжу? – Ира протиснулась к плите.
Некогда сильные волосы с золотым отливом – теперь тусклые, стянутые на затылке в тугой пучок. Под глазами темные круги.
Взгляд Павла скользнул вниз. Руки огрубели, ногти черные от грязи.
Ей было шестнадцать лет.
– Прекрасно, – сказал он.
– Картошку будешь?
Павел покачал головой.
Ира села за стол. Начала очищать дымящуюся картофелину.
– Осторожно, – сказал Павел. – Руки не обожги.
За тонкой стенкой заплакал ребенок. Ира вздрогнула.
– О господи. Я сейчас.
– Ну что ты, что ты. – донеслось из-за стенки. – Чего мы расплакались? Ш-ш-ш…
Ира вернулась, потирая лоб. Встретила взгляд Павла. Устало улыбнулась.
– У него температура.
Села за стол. Взяла картофелину.
– Остыло, – пробормотала она.
– Все будет хорошо.
Ира взглянула на Павла. В ее глазах затаилась старая злоба, которая пугала Павла, хотя к нему не относилась.
– Ты не представляешь, каково было в роддоме. Гадюшник, одно слово! Они все время пялились на меня.
– Кто, Ира?
– Мамаши. Врачи. Медсестры. Все. Я вижу их везде – в магазине, в автобусе, в соседских окнах. Они повсюду.
– Понимаю.
– Нет, не понимаешь! Каково было слышать их тупое квохтанье: «На каком вы месяце? А кто папаша?» – передразнила Ира. – Но еще больше меня бесили те, кто все понял. Одна такая все смотрела на меня, будто я ноги лишилась. Приставала, совала фрукты. Ты знаешь – бабы вечно суются со своей заботой, когда их никто не просит. Я пряталась от нее в сортире.
– Скверно.
– Да, в общем, ничего. Только когда мужики к ним приходили, было худо. У меня-то никого.