– Есть парень, который это может. Если я уговорю его взять тебя, ты согласишься?
– Кто он?
– Доктор Кинзи. Он лечит больших знаменитостей из Голливуда. Я постараюсь поговорить с ним о тебе.
– Это шанс! Правда, дешевле одолжить мне немного денег. Много и не надо…
Я схватил ее и тряхнул.
– Ты пойдешь к нему, если я это устрою? – заорал я.
Она вырвалась из моих рук.
– Как скажешь.
Я почувствовал, что схожу с ума, но постарался взять себя в руки.
– О'кэй. Я поговорю с ним. Оставайся здесь и жди.
На лестнице я прокричал Кэрри, чтобы она принесли ей сосиску и чашку кофе. Затем зашел к себе и достал из шкафа мой лучший костюм. Он был изрядно поношен и местами лоснился. Но когда я аккуратно причесался, надел начищенные до блеска туфли, то увидел в зеркале вполне приличного парня.
Я вернулся к Риме. Она пила кофе, сидя на кровати. Увидев меня, сморщила нос.
– Хи! А ты ничего.
– Не твое дело. Пой. Ну начинай же, пой что-нибудь, пой, говорю!
Она в растерянности уставилась на меня.
– Что-нибудь?
– Да, пой!
Она начала петь «Твои глаза с поволокой».
Мелодия выходила из ее уст легко, как струи серебряного ручейка. Они попадали мне за шиворот и текли вдоль позвоночника. Они заполняли комнату, превращаясь в звонкие капли, чистые и прозрачные, словно переливающиеся в лучах яркого солнца. О, это прекраснее, чем можно себе вообразить!
Я стоял и слушал, а когда она закончила припев, подошел к ней.
– О'кэй, о'кэй! – Сердце мое неистово колотилось в груди. – Будь на месте. Я скоро!
Не помню, как сбежал по ступенькам и очутился на улице.
2.
Резиденция доктора Кинзи находилась посреди огромного парка, обнесенного высоким забором, стены которого заканчивались острыми чугунными пиками. Я быстро шагал по асфальтированной дорожке среди высоких древних деревьев и только минуты через 3—4 увидел само здание. Оно было в духе знаменитых дворцов Козимо Медичи во Флоренции. В этот дворец вела терраса не менее чем с 50 ступеньками. Окна верхнего этажа украшали чугунные решетки. Приближаясь к зданию, я почувствовал, что вхожу в какую-то особую атмосферу мрачной торжественности и глубокой, глубокой тишины. Даже розы и бегонии выглядели печальными и притихшими. В стороне от дорожки под тенью раскидистых сосен увидел нескольких человек в больничных халатах, они сидели в креслах-качалках. Четыре медицинские сестры в белоснежных пеньюарах суетились вокруг них. Я поднялся по ступенькам и позвонил в парадную дверь.