Иван Матвеевич мыслил предметно, а для кого-то и сам он был мыслью, разлитой в мировом пространстве и материализовавшейся на брегах Невы.
Некогда: пусть так!
В ночном магазине, с той стороны, где продавались бакалейные товары, лежал сыр, слишком большой и чересчур пахучий, чтобы поблизости удобно было спать.
В Институте экспериментальной медицины к жизни научились возвращать сыры с истекшим сроком хранения – их было опасно есть, но можно было установить в спальне в качестве ароматического снотворного.
Продавцы спали мертвым сном.
Зодченко стоял с припухшими от сна веками.
Они заговорили о холодности третьего абонемента – абонемент был для мертвых.
Известное обоим лицо непременно должно было оживить действие.
– Он приезжает, нисходит.
– Он или она?
– Един в двух лицах.
Глава седьмая. Как мертвые
Зодченко питался святым духом и потому головки сыра ему хватало надолго.
Сыр был овечий и приготовлялся в специальном корыте. Когда муж Александры Станиславовны был жив, Зодченко брал сыр у него напрямую – Шабельский творил чудеса в корыте; когда же его не стало, Зодченко продолжал покупать сыры исключительно от него, но уже восстановленные по науке.
Михаил Михайлович считал сыр божественным и буквально на него молился.
Мельник и Пасечник спали, как мертвые и потому ни в каком сыре не нуждались.
Мельник помимо перемола увлекался вышитыми вещами – Пасечник помимо пчел – предметами личной гигиены; еще Пасечник шил сапоги для Пушкина, а Мельник делал для него кулебяки: оба были стрекулисты и не понимали, что Пушкин умер.
«Умер – так лежал бы на кладбище, – они рассуждали, – а поскольку он в мавзолее – значит, вечно живой!»
Вопрос был переворочен, кажется, на все стороны.
Интеллект представляет себе отдельное (Пушкин был отделен), но ясно интеллект представляет себе лишь неподвижное – Пушкин же, с божьей помощью, мог двигаться!
«Отдельные два мира, – вот-вот Мельник и Пасечник должны были постигнуть, – тот и этот, соприкасаются ныне в едином пункте, и этот пункт – Пушкин. Через него можно попасть в мир иной, через него же ушедшие навсегда могут навестить нас!»
Мельник и Пасечник вошли в храм, где их уже ждали Муравьев и Зодченко.
Все спало вокруг них: ресницы были смяты, щеки в пятнах.
Сумрак и тишина как-то сливались вместе, давая ощутить холодность.