От тяжелых мыслей батюшку отвлек звон будильника. Он, кряхтя, встал и начал читать утреннее правило и последование ко Причастию. В храме его уже ждали постоянные прихожане. Они приходили задолго до службы и следили, во сколько придет батюшка, не опоздает ли, чтоб было что написать архиерею.
«Нет, так с ума можно сойти, чесслово!» – подумал батюшка и вежливо поклонился прихожанам. В основном это были, конечно, старушки. Сухонькие, костлявые, со странной ухмылкой на устах, шустрые, с недобрым прищуром. «Что-то задумали точно!»
Пришел старый сгорбленный алтарник Николай, привычно разжег кадило, попросил благословения. Клирошанки властно возвышались на клиросе. Похоже, оттуда их даже смерть не уберет! Говорят, жена предыдущего священника, имея музыкальное образование, попыталась подвинуть их и наладить нормальное церковное пение. Куда там! Кричали на нее прямо во время службы на весь голос: «Не по-нашему поешь! Убери эти ноты, мы их не знаем!»
Матушке пришлось уйти, не выдержала такого прессинга, и непреклонные клирошанки, гордо празднуя «победу», орали во весь дух Бортнянского, не соблюдая, конечно, ни нот, ни интервалов. Они были уверены, что лучше их никто не споет! Хотя сам Бортнянский, услышав свое произведение в таком исполнении, наверно рухнул бы тут же без памяти.
А вон и матушка прежнего священника пришла со своими детьми. «Однако, какое терпение! Просилась снова на клирос, но я побоялся ее благословить, мало ли чего подумают… Говорит, что хочет петь, не может без этого, но ничего, придется ей потерпеть. А вдруг они из-за того, что я ее на клирос благословлю, архиерею настрочат. Опять переезжать тогда…»
Батюшка дал возглас. Служба пошла привычным чередом. Вот уже и «Отче наш». Клирос затянул: «Ееееедин Свят», делая почему-то ударение на безударные слоги. Так уж у них было заведено.
Батюшка причащался в алтаре, морщась от клиросного «концерта». Они решили затянуть жуткую мелодию, именуемую у них «Псальмой». Псальма – это непонятно кем придуманный текст с особым припевом. Батюшка вздохнул с облегчением, когда «песнопение» подошло к концу, и открыл Царские врата.
– Со страхом Божиим и верою…
Народу было много, но причастников мало, в основном дети. Батюшка невольно заметил возвышающуюся грозно фигуру Палыча в самом конце зала. Сердце у о. Василия ёкнуло, почувствовав недоброе. Обычно староста приходил на службу, только если хотел сделать заявление с амвона, заканчивающееся громкими аплодисментами станичников. «Как в доме советов! – думал всегда батюшка, – зачем же хлопать то?!» Палыч никогда не молился, не осенял себя крестным знамением, и, конечно, никогда не подходил к исповеди и Причастию. Ну, хорошо хоть, что шляпу в храме снимал!