– Сыночек, корова опять не вернулась, пойди поищи её, а если волки съедят, что тогда делать будем. Завтра Афгата отправлю.
Я всё хорошо слышу, понимаю, но веки поднять нет сил, будто на них гири по меньшей мере по пуду каждый. Мама начинает давить на психику:
– Вставай, соня, ты же не лентяй, не лежебока.
Наконец, полусонный, я встаю (одеваться не надо, всё на мне), запинаясь и спотыкаясь, выхожу на улицу.
Занятый мыслями о корове, не замечаю ни красоты раннего утра, ни яркости цветов, раскрывающихся навстречу солнцу, не радуют даже ласкающие солнечные лучи. Я кажусь себе трепещущей холодной капелькой росы. Кругом заливаются соловьи, будто уговаривая меня не тратить время и силы на поиски этой неблагодарной твари. «Лучше сядь на пенёк, – говорят они, – послушай наше пение, отдохни, потом иди домой, твоя скотина, наверно, уже дома». Нет, нет, я не должен их слушать, не должен поддаваться искушению. Кулачками протираю сонные глаза и снова начинаю пристально всматриваться в окружающий мир, в кустарники, в орешники, в чащу деревьев. Позже я понял, что это моё детское упрямство было врождённым чувством ответственности. Дома ждут молока, оно необходимо моим младшим братьям-сёстрам, в том числе грудному младенцу, родителям – все хотят пить чай с молоком, а эта несознательная скотина, «молочная фабрика», где-то скрывается от всех. Позже среди стихов Дэрдменда я наткнулся на не совсем понятные мне строки: «Молоко останется, Родина уйдёт». А тогда для нас молоко было синонимом родины, а не только условием сытости.
Однако сколько ни обшаривай луга, поля и рощи, Чаланку найти не удаётся. Выбившись из сил, вернёшься домой, а корова уже полчаса как дома, смотрит своими огромными честнейшими и грустными глазами. В то же время в этом взгляде чувствуется насмешка: «Неужели даже в малиннике меня не заметил, хотя все ноги себе там поцарапал». Злость вскипает во мне, как масло на раскалённой сковороде, так и хочется стукнуть эту скотину между глаз, но рука не поднимается. Причин для этого много. Во-первых, у неё есть мощный защитник в лице мамы, во-вторых, молоко у Чаланки густое, как сметана, а уж о вкусе и говорить не приходится. Это святое существо, спасшее нашу большую семью от голодной смерти. В общем, недостаёт ей только более покладистого нрава.