Я отодвинул тарелку, заткнул волосы за уши и поерзал на сиденье.
– Фрэнк, вы тупой кретин.
– Виктор! – закричала мама.
Фрэнк, на секунду оглушенный, повернулся помочь Клинту, который внезапно поперхнулся хрустящей картофельной корочкой. Кори жевал, хмыкал, кивал.
Мама грозно поднялась из-за стола:
– На кухню! Сейчас же.
Я, не торопясь, встал, с силой отодвинув стул от стола и последовал за ней на кухню. Гирлянда рождественских огней валялась у холодильника: так гравитация за три недели победила скотч. Столешница была заляпана мукой, сахаром и яйцами: следы недавнего маминого романа с выпечкой.
– Давай объясняй, – она сложила руки на груди.
– Что объяснять?
– Это было чудовищно грубо.
– А что я мог поделать? Твой бойфренд типа так хорошо разбирается в хромосомном наборе родственников, но при этом думает, что Толстой написал «Братьев Карамазовых». И я почти уверен, что он прекрасно помнил название, но боялся, что произнесет его неправильно.
– Солнышко… – начала она.
– Может, если он на время оторвется от бесконечных биографий Черчилля, то сможет посвятить время…
– Виктор.
– Что?
– Говори, в чем дело.
…
…
– В литературном мастерстве Федора Достоевского.
Мама не засмеялась. Даже не хмыкнула.
– У всех разные вкусы, Вик. В отношениях нельзя руководствоваться литературными предпочтениями.
Я почувствовал, что пытаюсь улыбнуться. Такое иногда случалось. Удивительное дело: у меня ни разу не получилось, ни разу за всю жизнь, но желание никуда не уходило. Мама раньше говорила, что по глазам замечает, что я смеюсь. Говорила, что они как-то меняются. Что радости в них хватает на все мое лицо.
– И что тут смешного? – спросила мама.
Предательские глаза.
– Ничего смешного. – Я тоже сложил на груди руки. – Разве что-то вообще бывает смешное?
На секунду воцарилась тишина. Мама положила мне на плечо руку:
– Я знаю, что все это тяжело. Это… Ничто не дается нам легко. Но помнишь, о чем мы говорили? Что надо двигаться дальше?
Я сглотнул комок в горле, когда она притянула меня к себе. Конечно, я помнил. Как я могу забыть?
В последнее время она постоянно распространяется об исцелении, о том, как важно позволить себе окунуться в океан горя, а потом осознать, что настал момент выбраться и высушиться.
Видимо, мама уже давно стала суховатой.
А я камнем шел на дно.
– С Фрэнком я счастлива, солнышко. Во всяком случае, мне не грустно. И мне бы хотелось чувствовать это почаще, понимаешь? И еще мне бы хотелось, чтобы ты тоже так себя чувствовал. Может, не с Фрэнком, но хоть с кем-то. Или с чем-то.