– Я зверей из огня спасал, а ты их кучу набил, да успокоится, ни как не можешь? Ты почто зверьё стал губить без меры? Али все приметы лесные позабыл в алчности утопившись? Они не просто бежали, у них дом горел, соседний лес полыхал, а ты их и стрелой, и рогатиной и ножом? Что скажешь на лютость свою?
– Мне бы смолчать, да признать вину, да жадность алчная, во мне бурлила, и разум застив, вежество забыв, нагрубил я лесному хозяину. Вот и наказал он меня. Да я разумею теперь, что милость он для меня сотворил, иначе совсем мне конец как человеку. Так что брось ты меня добрый молодец. Пускай Боги мою судьбу решают, нет мне оправдания за то что сотворил от жадности да скудоумия, польстившись на добычу, что не моей была.
Задумался младшой брат, да и чтобы поддержать разговор, только спросил:
– А каким Богам в вашей стороне молятся?
– Да Зеване охотнице, и супругу её Святобору, повелителю леших. Нет мне ни прощения ни пощады. Сам знаю, всё и всяк покон охотский, что мог своей алчностью порушил. Поделом мне горемычному.
– Так то так, да не этак. У страха глаза велики, да ничего не видят. Оставили ведь тебя в живых поди не даром. Что же ты думаешь, что один ржой жадности поражён? Ан нет мил человек.
И тут рука молодца будто невзначай опустилась к суме и казалось что рушник сам по себе к нему в руки ткнувшись замер. Понял молодец, что не спроста это всё и если правильно растолковал он эту встречу, то тот кто пряжей путь отмеряет, хочет от них двоих чего-то, что только высшим доступно в понимании.
– Дай-ка охотничек лицо твоё оботру, от кровушки позапёкшейся, глядишь и тебе полегче и мне кака мысль опосля придёт, как лицо твоё разгляжу не под маской коростой застывшей.
Вынув рушник, не погнушавшись, молодец, протёр лицо охотнику, да так будто чистой родниковой водой обдал, всё сошло вмиг, и чистой кожей незапятнанной заиграло простое и честное лицо. В мгновение ока спали верёвки с той сосны, и тело наказанное рухнуло прямо в руки младшого брата. Изменилось тут вокруг всё. Кучи зверья битого исчезли будто и не было их, воздух свежестью повеял лесной, птицы петь стали, а сквозь лесные сплетения солнышка лучи проникли, да двоих обогрели, да приветили.
Отошли они оба от страшного места расправы, и лицо охотника всё покрытое теперь сеточками морщин, выражало глубокую тоску и сокрушение. Понял он всё, и без всяких пустых слов и обещаний вряд ли бы смог теперь поднять руку на живое лесное творение.