– Жэлизни гвозди – то для подковок, а нам потрибни гвоздочки дэрэвянни. Да-да, – убеждает меня дед. – Ты нэ дывысь, що воны з дэрэва. Дэрэво кожу крепче держэ. Я сам их з дуба наризав. А тэпэр нэсы мени вон той молоточок, малэнький. И шилко визьмы, – кивает он головой на другую полку.
Легко сказать ему. А там у него столько выставлено напоказ молотков, молоточков, что попробуй сразу выбрать нужный. Или то же шило, – какое нести, если у него, оказывается, и шил полным-полно?
Вся эта стенка, как только подхожу к ней, меня снова и снова озадачивает. А сколько тут висит разных пил!
Длинные пилы с двумя ручками, короткие, при одной ручке. И эти вот, как он их называет, рамовые, – они, точно, похожи чем-то на оконные рамы… А всякие там длинные и толстые буравы, свёрла, рубанки, длинные фуганки, другие хитрые деревяшки и железяки, которых я пока и по именам не могу запомнить и не знаю, что он ими делает? И неловко мне спрашивать его то и дело, но и молчать не получается:
– А цэ що такэ?.. А цэ, диду?.. А цэ?..
Но вот нужные ему молоточек и шильце доставлены. В новой подметке каблука он протыкает шильцем дырочки, а потом уже вбивает в тесные отверстия свои деревянные гвоздочки. Из черной подметки они проступают красивой светлой россыпью.
Дед опускает очки ближе к ноздрям и смотрит на меня с лукавой усмешкой поверх круглых стекол:
– А що, хочеш свои сапожки носыты?
При этих его словах в голове у меня проносится какой-то теплый ветерок.
– Хо-очу, – шепчу я.
Он примолкает и шевелит губами из-под усов:
– Скильки ж мени було рокив, колы я заробыв перши свои чоботы?
И еще молчит.
– Ноги в мэнэ вжэ булы таки ж вэлыки, як и зараз.
Я шепчу что-то про себя, чтобы прикинуть, когда же и мои ноги станут большими, как у дедушки. И почему-то кажется, что это будет еще не скоро.
– Та нэ журысь. – Дед слегка похлопывает меня по спине. – Цього ж лита, як збэрэм пшенычку и жито, зроблю тоби малэньки чоботки.
Только исполнить это свое обещание он так и не соберется.