Нет, начать все же нужно с того, что на этом полу горища хранилось.
А лежали тут, будто в тихом безмятежном сне, раздольно холмились и простирались большими и малыми горками самые простые и самые бесценные сокровища семян, злаков, и плодов земли. Что прямо на полу лежало, а что – в мешках и мешочках, в кульках или в кувшинах.
Самой большой показалась мне золотая гора зерен кукурузы. Может, потому самой большой, что лежала ближе к свету раскрытой двери? Признаться, первым моим желанием было опустить в эту гору свою руку – до самого ее дна. Рядом, в некотором отдалении от нее, высилась горка цельного гороха, тоже золотого, хотя он и выглядел бледнее зерен кукурузы. С другого боку светились белые жемчужные фасолины, и в этот холмок мне также захотелось погрузить руки, чтобы почувствовать, есть ли там дно.
Немного дальше от двери, возле длинного светлого ствола печной трубы покоилось целое семейство мешков, не завязанных поверху, а наоборот, распахнутых, так что видно было, что в каком лежит.
В одном – чистая, без единой соринки пшеница, в соседнем – продолговатые серо-стальные зерна жита, чуть дальше – мешки с ячменем, овсом… А еще – золотистая, ласковая какая-то мелюзга проса. И ее пригоршни дожидаются какого-нибудь чугунка с кипятком.
Плетеные венки червонных круглых, одна к одной, луковиц свисают с жердин, не дотягиваясь до пола. В высоком широкогорлом кувшине уместилось целое воинство серых, позванивающих изнутри маковых коробочек. Там и сям выступают из полумглы еще какие-то тугие торбы и торбочки: от одной из них поцеживает кисленьким духом сушеных яблок, а там же, поблизости, чудится, и дуновение абрикосовой сушни. А груши, которые бабушка любит сушить в печи, – не может быть, чтоб и они тут где-нибудь не прятались?
– А шо це там? – шепчу я.
И вижу: в дальнем углу, хрупкие серебристо-серые кувшинчики.
– А то осы, – почему-то тоже шепчет бабушка.
– И дэ ж воны там? У своих хатках?
– Ни, осы вжэ видлэтилы?
Но куда и надолго ли улетели осы, спрашивать о том уже некогда. Ведь где-то совсем близко от нас сидят по своим гнездам, под застрехами, и никуда пока не улетают птенцы то ли ласточек, то ли воробьев, перешептываются и в ожидании нового корма от родителей кисленько пахнут своими тельцами и желтыми клювиками. И эта их необычайная близость к нам и нас к ним, но в то же время невозможность притронуться ни к одному гнезду, – всё это тоже горище, его щедрость и укрытость от чужого, недоброго глаза.