Мне ужасно стыдно. И ужасно жаль. И вообще...
— Ну что ты, не надо плакать, — неожиданно перед моим носом оказывается мокрая, в пенных разводах рубашка, совсем недавно бывшая белоснежной и отутюженной. Под тканью хорошо угадываются твердые мышцы.
На плечи ложатся крепкие руки Асадова, и это становится последней каплей. Я утыкаюсь в твердую грудь и беззвучно реву, вцепившись руками в воротник рубашки.
***
— Ну хватит, все уже прошло, — уговаривает Артем негромким хриплым голосом, — чего ты плачешь?
Я все еще жмурюсь и цепляюсь за его рубашку. Не решаюсь поднять голову. Не потому, что боюсь быть узнанной, а потому что не хочу, чтобы он видел мои зареванные глаза.
— Твоя рубашка, — хлюпаю я носом, — она вся в саже и пене. И костюм тоже...
— Ничего, — ухмыляется Артем, — у меня еще есть. И потом, разве в этом идеальном отеле нет идеальной прачечной? Я воспользуюсь ее услугами, и рубашка будет лучше, чем была.
— Никакой он не идеальный, — шепчу жалобно, — ничего у меня не получилось! Люди мне доверились, а я...
— Что ты?
— Не справилась! — реву уже в голос.
Его руки обвивают мое тело и крепко прижимают к мощному торсу. Подбородком Асадов придавливает мою макушку, и я оказываюсь в коконе из рук и тела Асадова.
— Тебе надо научиться принимать ошибки и их исправлять, — успокаивающе говорит Артем. — Это несложно на самом деле.
— Я так боюсь, — жалуюсь ему, всхлипывая, — боюсь натупить или ошибиться.
— Это юношеский перфекционизм. Когда мне было двадцать три, я спать не мог, боялся, что где-то недосмотрел или забыл.
— И как ты справился? — снова шепчу, и Артем меня слышит.
Потому что здесь слишком тихо, потому что мы слишком близко. Потому что он наклонился так низко, что его дыхание согревает мои щеку и шею.
— Не переживай, все пройдет. Ты просто совсем мелкая для такой должности. Тебе нужно время, нужно повзрослеть, набраться опыта. Нарастить шкурку.
— Я никогда не научусь...
— Научишься. Доживешь до моего возраста и научишься.
Это очень опасно. Вот так стоять в обнимку с Асадовым в полной тишине, когда сердце ухает в груди как гидропресс. Когда его запах будоражит даже смешавшись с запахом гари и пота. Когда его хриплый голос выбивает из-под ног почву.
Чувствую, что тону в этом коконе. Из последних сил пробую высвободиться, но получается освободить только руки. Асадов объятия не разжимает, наоборот, только усиливает хватку.