Прошло, наверное, полдня, меня начала бить лихорадка, не было
сил даже держать глаза открытыми. Жар сменялся ознобом, тело
отказывалось двигаться. В затуманенном разуме поплыли невероятные
видения.
Я видел человекоподобных существ — одних ужасных и злобных,
сеющих смерть и разрушения, других страждущих, несчастных, тянущих
ко мне бестелесные руки. Взирал на мир с высоты птичьего полёта и
даже выше, различая каждую мелкую деталь мирового полотна. Мир,
изначально чистый и прозрачный, населённый достойными людьми с
добрыми помыслами, благородными воителями и прекрасными женщинами.
Но затем я ощутил течение времени, увидел, как менялись лица,
превращаясь в омерзительные физиономии, как благие намерения
перерождались в кровавые войны, а чистоту пространства заполнял
грязно-зелёный ядовитый туман, убивающий всё живое.
Сквозь эту отвратительную призму я узрел упадок королевств, с
удивлением увидел своё собственное лицо, искажённое злобой, а затем
себя же, держащего за руку женщину невиданной красоты, и это
прикосновение, казалось, прогоняло тьму. А затем, словно молния,
пронзил меня образ Мираса, моего друга детства, лежащего
бездыханным на роскошной софе с арбалетной стрелой в груди.
Видения кружились в моём воспаленном сознании, как осенние
листья на ветру. Я видел древние города, чьи шпили пронзали облака
— может быть, такой была Кифия в дни своей славы? Видел армии,
марширующие под знамёнами давно забытых королевств, их доспехи
сияли неземным светом. В какой-то момент я словно стал одним из них
— воином в сверкающих доспехах, чей меч светился внутренним
огнем.
Затем видения потемнели. Яркие краски сменились зловещими
тенями, а благородные воины превратились в искажённые фигуры,
больше похожие на демонов, чем на людей. Я видел, как зелёный туман
пожирает целые города, как рушатся древние стены и гаснут огни в
храмах. Видел свое лицо, но оно было другим — старше, жёстче, с
глазами, полными той же тьмы, что пожирала мир.
Видения продолжали терзать мой разум, пока из горячечного бреда
меня не вырвал поток ледяной воды, вылитый из ржавого ведра
бородатым конвоиром. С трудом разлепив веки, я увидел три
расплывающиеся фигуры. Постепенно зрение сфокусировалось, и яркий
свет в помещении уже не так резал глаза. Это явно была не моя
камера — комната с простой, строгой мебелью принадлежала капитану
стражи «Последнего приюта», судя по его внушительному портрету на
стене.