При упоминании о банях Эриса чуть порозовела. Ей снова захотелось эля, но наклонятся за почти допитой бутылкой она не стала.
- Да, кстати, ваш Дженсер, как он мне объяснил наполовину аютанец. Мать его - наша, из Эсмиры. У некоторых наших общин вполне по родовому закону иметь и две жены, и три, если денежки позволяют. Так что вы не волнуйтесь, - попытался успокоить ее торговец.
- Я не волнуюсь. Это он теперь пусть волнуется, - сердито произнесла стануэсса, катая ножкой перевернутую бутылку. – Говорите, если денежки позволяют? Ему, видимо, позволяют. Мои денежки.
Ведь в самом деле последние полтора года Дженсер только и знал жаловаться, что обе его текстильные мануфактуры не приносят доход. И получается, что жили они все это время лишь на деньги госпожи Диорич. А в свете последних прояснившихся событий выходит, что «они жили», приобретает более широкий смысл. Ведь отныне «они» это не только Эриса и Дженсер, но еще и некая Сульга, которую нужно радовать шелками да тапочками. И возможно их большая семья еще шире. Шире, чем может представить госпожа Диорич, ведь родовые законы в Эсмире, получается, такие удобные для мужчин.
От таких мыслей Эриса выругалась матом: хватило одной емкой фразы, чтобы ясно описать, насколько развратно заднепроходное отверстие Дженсера. Стануэсса очень редко произносила такие слова, но сейчас ей это было нужно.
Хобрухан охнул от неожиданности и снял чалму, обнажая бритую голову и вытирая рукавом обильно выступивший пот.
- Извините, но именно эти слова точно отражают мое душевное состояние, - пояснила арленсийка. – И, пожалуй, я пойду. Спасибо за помощь.
- С вас четыре салема. За эль, - аютанец тоже вскочил с лавочки, возвращая чалму на голову.
- Чего так дорого? – Эриса знала, что бутылка даже ржаного эля стоит не больше двух, ну двух с половиной салемов. А здесь всего лишь пшеничный.
- Так это же эсмирский, - на ее слова торговец будто даже оскорбился. - Лично для себя вез!
Госпожа Диорич вытащила из кошелька две двухсалемовых монетки и пожелала Хобрухану удачи, затем направилась прочь с караванного двора.
Погрузившись в невеселые мысли, она не слышала шуток и заигрываний наемников, которые толклись у ворот. Спустившись по улочке вдоль ручья, Эриса миновала халфийские бани, поворот к Среднему городу и вышла на Оливковый тракт. Так называлась широкая улица, пересекавшая Эстерат от северного въезда до Старого города. Когда-то в прошлом эта улица действительно служила трактом, по которому возили оливки в маслодавильни. Но Эстерат значительно разросся, поглощая окрестные поселки, превращая дороги в улицы.