– От какого ещё гробика, Лёка?
– От фотоаппарата вашего. Только не надо мне снова доказывать, что фотография – это произведение искусства.
– Это произведение, но давай по существу.
– Существенней некуда. Чудилке повезло, что ремень оказался крепким, а сам он успел уцепиться за что-то.
– Потом что?
– Ну, я подумал, мало ли, мостик старый уже. Сообщили леснику, да и дальше пошли.
– Лёка! Что было во второй раз?
– Во второй раз ты сам помнишь. Петрик свалился с лодки. Среди камней, в бурную погоду. Просто ни с того ни с сего. Ты тогда ещё сам заподозрил какой-то магический фокус. Типа подножки на расстоянии. А потом говорил, что ошибся. Ты не почувствовал магии.
– Ах, это! Подумаешь! Кто из нас с лодки не падал! На море живём.
– А Чёрный Мститель, как ты знаешь, тоже. И всё бы ничего, да вспомни, как Чудилка лоб ободрал. Чуть посильней удар – и буль-буль.
– Ох, светлая Эя!
– Дошло? Ну так вот. Воки в ту пору болтался на пляже. Я видел. Ты видел. И, если бы он был волшебником, я бы не усомнился…
– Воки не волшебник. Невозможно не почувствовать, откуда исходит сила. Если бы это Воки вредил Петрику раз за разом, я бы обязательно это понял. Я бы понял ни на второй раз, ни на третий, а сразу. Разве что у Ловкача есть одна волшебная вещь. Отрицание Имени. Её носят на шее. Воки не носит ничего похожего. Орицание Имени довольно велико, и обязательно из золота.
– Миче, – оживился Лёка, – так эта вещь лежит у него в мешочке. Воки носит на шее мешочек на шнуре.
– Не лежит, – вздохнул я. – Я пощупал, когда он спал. В мешочке у него что-то величиной с гречневое зёрнышко. Или с его любимый молочный зуб. Отрицание Имени не может быть таким маленьким.
– Жаль, – поджал губы Малёчек. – Будь оно там, всё бы сошлось.
– И знаешь, я ведь как-то разговаривал с Воки насчёт его отца, насчёт его адреса… Имей он при себе Отрицание Имени, не стал бы выдумывать и выкручиваться. Просто сделал бы вот так, – я поднял руку к груди и будто пробежался пальцами по маленькой дудочке, как если бы она висела там у меня на цепочке. – Я бы сразу бросил задавать ему эти вопросы, забыл бы о них, и долгое время не вспоминал бы, что вызвало мои подозрения. Я бы не придал значения этому движению, – я снова показал, какому именно. – Я не опознал бы Отрицания Имени, не говорил бы сейчас о нём с тобой применительно к Ловкачу. Если бы ты сказал при мне: «Знаешь, Миче, а Воки-то волшебник», вместо слова «волшебник», или вместо имени Ловкача я услышал бы шуршание, дребезжание или ещё какой звук, подумал бы, что не расслышал и не стал бы забивать голову. Ты бы больше не вернулся к этой теме. Забыл бы.