– Добрый вечер, – прокричал Апрель куда-то вглубь комнат, распугав стайку полосатых хомяков, расположившуюся на резном чайном столике. Они, всполошившись, запищали, задергали лапками, и исчезли под комодом, принявшись там немного шумно суетиться.
Зазвенели тонкие цепочки хрустальной люстры, свисавшие до самого пола, и в холл выплыла тощая смуглая старушенция, вся сплошь обвешанная тонкими бусами, обвитая шелковыми шнурками и лентами, в белом вязаном платье. Ее седые, чуть рыжеватые волосы рассыпались по плечам мелкими кудряшками, обвисшие веки отяжеляли глаза, ссохшиеся морщинистые руки, изрытые синими прожилками вен и артерий, подрагивали от тяжести серебряных браслетов. Когда она заговорила, Берте показалось, что впалые щеки старухи зашуршали, как полиэтиленовый пакет:
– Добрый, добрый… – И ее взгляд остановился на девушке: – Кто-то родился сегодня, верно?
Берта, оторопев, молча смотрела на нее. Она не знала, что ответить Вирджинии, она даже не была уверенна, что этот вопрос, заданный тихим хрипло-скрипучим голосом, был адресован ей. Между тем, старая ведьма протянула к ней свои руки и потрепала слегка Берту за плечи:
– Красивая, красивая, – она провела рукой по волосам девушки и отступила на пару шагов назад, рассматривая ее без всякого стеснения: – Чужое счастье, не судьба, чужое…
–Простите, – все же осмелилась заговорить Берта: – Апрель сказал мне, вы знакомы с Берти. Я ищу его…
Лицо Вирджинии исказилось. Сожаление из ее глаз растеклось по щекам, по лбу, по изрытому морщинами подбородку. Девушка услышала, как за ее спиной Апрель тяжело вздохнул:
– Ведь она сказала тебе, Берта. Не твое счастье, не твоя судьба…
– Что это за слова, что это значит?! – Берта резко обернулась, чтобы взглянуть мальчишке в глаза. Как и у Вирджинии, его глаза были грустными и глубоко голубыми. Он стоял спиной к входной двери, на которой висело огромное зеркало в человеческий рост.
И Берта увидела свое отражение. Захлебываясь морским воздухом, с трудом переставляя ноги, она, не глядя уже ни на старуху, ни на Апрель, подошла к серебряной амальгаме, разлитой по стеклу. То, что она увидела в зеркале, ошарашило ее.
Её и без того светлые волосы стали совсем белыми. И даже не просто белыми, а с едва заметным серебряно-голубым отливом. Большие глаза были окружены чернично-черными ресницами, точно такого же цвета тонкие, нежно изогнутые брови украшали лоб, а бывшие серыми радужные оболочки глаз стали насыщенно-синими. Уши украшал серебристо-голубой витиеватый, как кружево, рисунок. Он же продолжался и за ушами, по всей голове, и немного спускался сзади по шее на плечи. Лицо Берты стало бледным, очень чистым, тонким.