Бродвей – одна из лучших улиц Виннипега. По всей ее длине одно время стояли статуи белых медведей в натуральную величину. Там были медведь с ангельскими крыльями, медведь на мотоцикле и медведь, читающий книгу. Был медведь, раскрашенный под северное сияние, и медведь, на боках которого цвели прерии. Проект назывался «Медведи на Бродвее», и это было здорово. В Виннипеге любят устраивать всякие художественные выставки. Крыса подходила к каждому медведю по очереди и прижималась к нему острым ухом, желая узнать, добрый ли у него дух. Конечно, дух у них у всех был добрым, потому что статуи поставили для сбора денег на лечение раковых больных. Но Крыса все равно послушала всех медведей до одного.
Когда мы вернулись домой, Крыса поскакала наверх, а я пошел в кухню к папе. Вид у него был очень грустный – с папой иногда такое случается.
– Все нормально, пап?
Он взглянул на меня и попробовал улыбнуться:
– Есть хочешь, Боб?
– Все нормально? – повторил я.
– Конечно, сынок. Я просто задумался. Иди позови сестру обедать.
Я не знал, отчего папа такой грустный, а он никогда не рассказывал. Я только знал, что его что-то гложет, и поэтому он пьет, чтобы заглушить боль. Я крикнул Крысе, что обед готов. Все-таки у Крысы была одна полезная черта – она всегда могла развеселить папу. Мы съели сэндвичи с ветчиной и помидорами, запили горячим чаем и вышли из дома под жаркое полуденное солнце. Папа сел на крыльце со стаканом и бутылкой. Крыса заслонила глаза и всмотрелась в горизонт:
– Пап, к нам идет Гарольд.
Отец уже поднес стакан к губам, но, услышав это, опустил руку:
– Ох… Извини, Мари-Клэр.
– Ничего, пап.
Папа перелил виски обратно в бутылку:
– Пойду сделаю вам лимонада.
Гарольдом звали ухажера Крысы, милейшего паренька. У него были какие-то проблемы с ногами. Бедняга перенес не одну операцию и все равно не мог передвигаться без костылей. Но старина Гарольд никогда не жаловался на свои ноги, да и вообще ни на что.
Он жил в маленьком домике по другую сторону железнодорожных путей с матерью, женщиной стойкой и несгибаемой. У нее не было ничего, но она ни от кого не принимала помощи.
«Ты сможешь стать в жизни кем захочешь, Гарольд, – уверяла она сына. – И уж я потолкую со всяким, кто посмеет утверждать обратное!» Но про Гарольда не говорили ничего дурного. Он всем нравился.