– А дальше? – спросила Маркиза.
– И все, – ответила Вескис, глядя ей в глаза. И Маркиза с удивлением поняла, что Вескис, как и Одери, навсегда осталась в Заозерье. Ей часто приходилось слышать там, в городе, что Вескис – в Заозерье, но она думала, что для Вескис это что-то вроде командировки. А оказалось, что командировкой был для нее город, а в Заозерье – дом.
Маркиза подумала, что для нее Заозерье никогда бы не могло стать домом, но оно, словно волшебный замок, вызывало чувство благоговения. Она полюбила бывать у Одери. Она относилась к нему с трепетом, смешанным с пронзительной жалостью, особенно в те минуты, когда он что-то терял или не мог вспомнить, или просто беспомощно улыбался, глядя куда-то поверх ее головы. Ее поражали их отношения с Вескис: такой нежности ей не приходилось встречать и у влюбленных; а ведь они явно никогда не были близки. Чувства Маркизы к Одери вылились в постоянное желание сделать ему что-то полезное, заботливое. Она навела порядок в его пещере, очистила все светильники и даже взялась шить ему новое покрывало для постели (мама бы ни за что не поверила!) Она заставила Келвина починить Одери покосившийся столик. И Келвин, на радость ей, даже сколотил маленький платяной шкаф, куда Одери мог теперь складывать принесенные Вескис вещи.
Проходили дни. На радость Маркизе, она наконец-то смогла вдоволь летать под музыку. Каждый день вместе с кем-то из друзей она выходила на поляну и, в предвкушении счастья, поднимала глаза в небо. Маркиза выверяла курс, как ее учили – напротив солнца, между облаками, в просвет. Потом она прислушивалась. И когда слышала музыку, легко поднимала руки, – и ветер подхватывал ее.
Небо над Заозерьем было обычно покрыто мучнистыми, густыми облаками. Френк говорил, что в разных краях небо разное: в Джорджии оно ясное, облака редкие, легкие. И вкус у неба суховатый, теплый. А в Заозерье вкус неба влажный, сочный, как говорили Летающий люди, «хэви скай», тяжелое небо. Взлетать тяжелее, чем в той же Джорджии, воздух давит.
Маркизе сравнивать было не с чем. Она взлетала над соснами, и ей открывались далекие пути – на запад, к туманным долинам и серебрящемся лентам далеких рек; на восток – к лазоревым берегам, на юг – где-то там, очень далеко, было море, поющее долгую колыбельную песню; наконец, на север, к темнеющим у горизонта горам… Только вверх, к звездам, не было дороги.