Подбираюсь все ближе к первому ряду. Вначале я облюбовал егерский «мочан» – настил на дереве с лесенкой на него, потом нашел древесного великана, сожженного молнией так, что внутри образовалась полость с окнами на четыре стороны света, там и стоял – и вот теперь пробрался на сам луг и сел открыто, привалившись спиной к коряге. (Тут главное – занять место до появления животных, тогда они будут воспринимать вас как единое с этой корягой, то есть как не человека. Что это – преобладание образного мышления над логическим? По этой же причине они менее тревожно реагируют на джип, считывая не отдельно людей в нем, а машину в целом.)
Посреди луга есть «миргородская лужа», в нее хаживают самбары – как правило, обросшие густой шерстью мужчины. И валяются в ней часами, как в сакских грязях. Помимо прочего, она помогает избавиться от паразитов. Женщины же окунают в нее только ноги – маникюр, педикюр, то да се. А эти мало того что изваливаются до безобразия, так еще и, выходя, похоже, считают себя неотразимыми женихами.
Этого ветерана лужи я заприметил еще в первые дни. Он вышел из нее, будто только что созданный из текучей глины, и сразу пошел клеиться к барышням. Но все как одна его игнорировали, отворачиваясь, продолжая щипать траву. Он и так подъезжал к ним, и этак… Пока в порыве отчаяния не попытался взгромоздиться на одну из наиболее благоуханных красавиц. Но та была настолько занята сбором трав, что, вильнув задом, смахнула с себя этого глиняного адамиста.
Я смотрел на него и вспоминал молодого Гоголя, лежавшего в сакских грязях, Гоголя, панически боявшегося всего хтонического, окончившего жизнь в тазу с пиявками на носу. И мнился мне луг с расхаживающими по нему мавками и панночками…
А на следующий день я снова увидел его, одинокого, в колтунах просохшей на нем и свалявшейся грязи; он горько слонялся по лугу в этой шинели, как Башмачкин.
Скажу сразу крамольное: лучшие, настоящие, вернее, последние дети на Земле – здесь, в Индии. Когда мир еще жив, весь, страшен и светел, когда каждый двор – мироколица и за каждым углом – остров сокровищ, когда дружба насмерть, а в глазах счастье, когда они на рассвете текут в школы – по горам и лесам, за тридевять земель, взявшись за руки, щебеча и сияя, когда каждый сызмальства ладен и весел и умеет все на свете – то, что мы утратили и читаем в старинных книгах – про жизнь на живую нитку. Когда вся она – бессмертное приключение, легкое и нездешнее, не требующее вовлеченности и самоотдачи до полной гибели – потому что это само собой.