- Нет.
- Джип "Чероки". Стало быть, не
нищие мальчики. Не знаю, правда, чья машинюка. Может Сашкина?
- Какая разница?
Лживость в собственном голосе
неприятно удивила Арину. Притормозив на перекрестке, Виноградова
осведомилась:
- На чай явишься завтра?
- Может быть.
- О! Я догадалась! Ты влюбилась в
своего рыцаря и других мужиков в упор не видишь. Как его там? В
Петра Петровича?
- В Илью Ильича... Да нет, конечно.
Пока!
Чмокнула душистую щеку подруги.
Хлопнула дверцей. И спустя два-три удара сердца оказалась
совершенно одна в темной утробе двора.
Пропахший мочой и кошками подъезд.
Какая-то скотина опять выкрутила лампочки. Гадство. Мерзость.
Вывинтить и пропить. Арина долго искала ключом замочную скважину.
Фонариком что ли обзавестись? Точно. Руки дрожали. С чего бы
это?
Как он назвал ее?
Лорелея...
Что ж. Каждому свое. Выбирайте,
господа хорошие. Лорелея я или троллейбусная прошмандовка.
Стянув и отпихнув ботинки, Арина
прошлепала на кухню. Зажгла свет. Поставила на газ чайник.
Поздоровалась с кактусами. Колючее семейство занимало весь
подоконник и часть стола.
В комнате застонала бабушка.
- Внученька? Ты?
Арина торопливо сполоснула руки.
- Иду, иду.
Обычного неприятного запаха не было.
И глаза старушки были вполне разумны. Что случалось все реже и
реже.
- Сейчас сходишь на судно. Я тебя
покормлю. Вымою.
- Сядь, Арина.
Она опустилась на стул. Бабушка
пошарила рукой. Птичья лапка, обтянутая сухой пятнистой кожей.
- Аринушка… Что же это со мной?
Давно?
- Давно, бабуль.
- Измучила я тебя, голубушка. Ты уж
потерпи, родная.
Арина проглотила слезы. Подняла
бабушкину руку, прижала к груди, погладила.
- Бедная ты моя. Бедная. Без
родителей росла. Теперь со мной, старой, валандаешься.
У Арины не было сил отвечать,
успокаивать. Она боялась зареветь в голос. Острая жалость к себе
сдавила горло, легла на грудь огромной холодной жабой, мешая
дышать.
- Как тебе достается, внученька. За
что крест такой? Грехи мои тяжкие…
Арина справилась, задушив не
родившийся плач.
- Ты о чем, баб. Какие твои грехи?
Просто судьба. Брось.
- Нет. Нет. Ты ничего не знаешь,
внученька. Времена-то какие были. Страшные грехи есть на мне. Но
куда ж мне деваться было. Полсела пересажали, передушили. Меня
пугнули. Все в коже. Духами бабскими от бритых рож тянет. Подпиши,
велят, что председатель ваш -вражина и шпион. А не то… тебя,
гадюку, в Сибирь. А детишек по коммунам для малолетних... Ох,
внученька. Что ж мне делать-то было? Одинокой глупой бабе? Трое
дома сидят, мамку ждут... Что делать-то, господи?.. Что? И
подписала проклятущую бумагу. Так и так, слышала, как подбивал, и
знаю, что шпион. А председатель-то наш. Тимофей Петрович.
Тимошенька. Он же един на всем свете был, кто помогал мне, вдове.
То крышу перекрыть, то колодец новый вырыть. Отплатила я ему за
добро, за любовь. Он ведь сох по мне в юности. И женился когда на
Прасковье, не пересилил себя…