Минуты превратились в секунды.
Парадная. Лифт. Двадцатый этаж. Моя квартира.
— Ну всё, давай.
— Чаю?
— Я поехал, — отсалютовал и повернулся ко мне спиной.
Эгоистичный засранец!
Почти не могу думать, в голове нон-стопом звучит его голос, всё ещё чувствую запах ванили и какао.
Мистер Бессердечность.
Вставляю ключ в замочную скважину. Дверь не поддаётся. В очередной раз заело. Ну да, если не везёт, то во всём. Прошу любить и жаловать – Карина Катастрофа.
И тут меня озаряет.
— Дэн! — он нехотя обернулся. — У меня ключ застрял, не поможешь?
Возвращается, перекидывая шлем из одной руки в другую.
Легко открывает дверь, потратив на это действо всего несколько секунд.
— Готово, малая.
«Малая»!
То-то я смотрю, кое-кому уже давно на пенсию пора. Будет по поликлиникам ездить на своём верном железном коне.
— Чтобы я без тебя делала, — встаю на цыпочки и коротко целую его в губы, но даже от этого прикосновения башню сносит вместе со всем фундаментом. — Спасибо, Дэн.
Голубые глаза заволокло какой-то туманной плёнкой. Словно там, где-то очень глубоко есть крохотный шанс на взаимность со стороны Решетова.
— Что ты делаешь? — захлёбывается первобытной яростью.
— Целую тебя, дурачок… — тянусь к нему руками, обвивая за шею. — Понравилось? Не смей разочаровывать меня, Бэтмен.
— Ты с ума сошла, Вершинина.
Разве я скрываю?
Сошла. И очень давно.
Однажды просто проснулась и сделала в своей жизни самое важное и болезненное открытие – я люблю его. Лучшего друга моего старшего брата.
Мне было семнадцать.
Это не описать никакими метафорами и эпитетами, хотя бы примерно.
То, как замирает сердце, когда вижу Дэна. Оно превращается в маленькую глупую птичку, которой слишком тесно в груди. Ей хочется летать и парить над землёй, а потом рухнуть в руки именно к нему.
Что бросает в жар, стоит ему заговорить со мной при всех или наедине. Всё моментально обостряется – дыхание чаще, ладошки становятся влажными, в венах плещется концентрированный адреналин.
Первая любовь всегда пропитана сладкой безысходностью и обречённостью. Паника окутывает липкой паутиной страха, словно заключая в непроницаемый ледяной кокон. Из него не выбраться живой.
Больше всего на свете боялась, что он узнает о моих тайных чувствах, поймёт это по горящим глазам или стыдливому румянцу на лице.
Потому никаких прямых взглядов. Больше нелепых глупых шуток, о которых я непременно жалела. Приходя домой, ругала себя и обзывала последними словами. Дура, как есть!