О чем в тот момент думала мама, мне неведомо. Возможно, в уме разворачивались картинки зарождающейся секты в рамках отдельно взятой ячейки общества.
Мама была не против Бога, но и не очень за. В младенчестве нас даже крестили, но дальше дело не пошло. Поэтому она искренне недоумевала, почему отныне за обед дети благодарят какого-то Бога, когда готовила она. Как ей объяснить, я не знала. Свидетельствовать против себя не хотелось, лжесвидетельствовать тоже. Поэтому я просто ушла в подполье и отныне молилась про себя, перед сном.
Спустя годы, когда мне было лет двадцать, я стала снова открывать для себя, что есть Бог, церковь и вера. Освоила православные ритуалы и церковный дресс-код, стала различать иконы и глубже понимать жития некоторых святых. Что свечу за здравие – в круглый подсвечник, накрашенной в церковь ни-ни, и прикладываться к иконам во время таинства причащения – тоже. Знаю некоторые молитвы, но довольно неумело повторяю в храме «Символ веры».
Я редко вспоминаю про гайморит, еще реже про вшей (тьфу-тьфу-тьфу), но очень часто про то, где начиналась моя вера. Бабушка с дедушкой по-прежнему молятся перед сном. Книги свидетелей Иеговы ушли в отставку. На стене рядом с нашими детскими фото – православные иконы.
Периодически я звоню в Донецк. Последний год чаще, чем раньше. В районе дворца спорта «Дружба» нынче отнюдь не дружеская атмосфера. Настолько, что ни я, ни мои родные из России ехать туда пока не рискуем.
По телефону бабушка говорит, что братья из церкви иногда помогают им финансово. Что за братья, из какой именно церкви, я не уточняю. Мне все равно, главное, что «все хорошо, к нам пока не долетает и деньги есть». Надеюсь, что есть. Потому что без помех туда сейчас долетает только молитва. Регулярно. В оба конца. Единственная сеть с общим доступом, которая работает без сбоев.