Летний день быстро шел на убыль. Длинные тени пролегли вдоль дороги, как бы указывая стрелками направление пути. В приоткрытые люки врывался свежий воздух, принося аромат цветов, сосновой хвои и грибов. В лесу темнело быстро, и синие сумерки выползали из глухих чащоб, стлались по низинам, и лишь стволы берез, как нарисованные мелом на школьной доске белые линии, светлели на темном фоне густой зелени.
– Кульга, возьми, пожуй, – Новгородкин протянул старшине ржаной сухарь. – А то в брюхе сплошное бульканье.
Григорий с удовольствием откусил от сухаря кусок, не спеша стал жевать. Таких бы десяток да еще кружку кипятка, можно бы и подзакусить. Григорий повертел в пальцах половину сухаря и сунул его водителю.
– Клим, замори червячка.
Тот, сунув в рот остатки сухаря, сказал грустно:
– С горючим хана, командир.
– Перетерпится, – ответил Кульга, считая, что Тимофеев говорит о еде.
– Мы перетерпим, а машина нет. Горючее, говорю, на исходе.
– Горючее?
– Далеко не протянем.
Кульга задумался. Выбраться проселочными путями к Черехе и перебраться на тот берег к своим, видимо, не удастся. Застревать же в лесу не было никакого смысла. Оставалось одно – свернуть на большак и, замаскировав машину, превратить танк в огневую точку. Григорий раскрыл планшет, взглянул на карту. До магистрального шоссе, идущего через Псков на Ленинград, далеко. Ближайшая дорога, мощенная булыжником, по которой наверняка движутся немцы, пролегала почти рядом, в каких-нибудь десяти километрах от деревни Назимово.
– Сворачивай на большак!
На подходе к деревне Назимово в воздухе запахло горелым. Чем ближе подъезжали, тем сильнее несло гарью. На одном из холмов Тимофеев притормозил танк, и Кульга вскарабкался на башню.