Кухня была грязная, тесная, ее завалили немытой посудой и протухшей едой, вонь висела завесой и кружили жирные мухи. Даже огрубевшими ногами я чувствовала, насколько липкий и жирный пол, не мытый годами, я шла словно по помойке босая, и по лицу, казалось, стекала гнилая воздушная мерзость.
— Наглая ленивая девка! — бушевала женщина. Она уже вышла ко мне — на вид ей было лет тридцать, но выглядела она на все пятьдесят, грубая, измотанная тяжелой работой. — А ну пошла! Пороть тебя некому! — И она замахнулась на меня деревянной плошкой на длинной ручке — на пол шлепнулся мутный кусок жира. Меня затошнило, а женщина подобрала кусок, придирчиво осмотрела его и кинула в варево. — Эдме, как тебя земля носит?
Как же я угадала — прислуга, причем самого низшего ранга. Скорее всего, сирота, вероятно, неграмотная. Меня подобрали из жалости, и это чувство, насколько я представляла себе прошлое человечества — пусть не как доктор наук, как учитель, — не было издевкой или насмешкой. Все по доброте души, я бы сдохла на улице так или иначе, если бы не повариха или хозяйка, они действительно мои благодетели… Сами забьют до смерти не сегодня, так завтра. И стоит оберегать такую жизнь?
А разве нет? Я, проходя мимо стола, на котором среди посуды истекала кровью полуразделанная туша, мимо очага, пекшего жаром, решила, что какая бы ни была эта жизнь, это — жизнь. Подаренные годы, сколько их меня ждет, неизвестно, и можно, конечно, заорать и запричитать, вспоминая, что у меня было раньше, но разве это поможет?
Черт возьми! Я прошла насквозь кухню, заметила возле двери разбитое деревянное ведро с грязной водой и сальную тряпку, взяла их и вышла в гудящий зал. Один шаг, и из царства мух я попала в царство свиней. Здесь тоже воняло — кислятиной, потом и горелым жиром, грохоча деревянными сабо, выплясывала на столе пьяная девка, которую сдернули вниз под общий гогот.
— Эдме-е! — услышала я нетрезвый довольный крик, и подле моих ног шлепнулся тухлый помидор. — Долго же тебя не было, девка! А может, ко мне пойдешь? Чем тряпкой елозить?
Визги и хихиканье продажных девиц, разухабистые вопли, но в целом каждая компания занята была только собой, и кроме этого человека никто мое появление не заметил. Я сквозь мутное душное марево вглядывалась в довольную сальную ряху: какой-то матрос, судя по одежде, хотя — о чем я могла судить? Его товарищи заулюлюкали, кто-то бросил в меня еще один помидор, я увернулась.