— Ну, что встала? — спросила благочестивая мать и указала мне на очередную дверь. — Заходи. Тут заночуешь.
Я пожала плечами и толкнула дверь. Помещение напомнило тюремную камеру — узкие лежаки вдоль стен, четыре женщины разного возраста, но все-таки молодые. Монахиня с силой захлопнула за мной дверь — я успела отпрыгнуть и подумать, что сейчас меня опять будут бить.
— Эдме! — закричала полулежавшая на лавке девица и вскочила. — Надо же, и тебя привезли! Вот глупая, — повернулась она к остальным, — совсем скорбная. Даже меня не узнает.
— И куда ее такую? — проворчала полная женщина — а нет, кажется, не полная, просто беременная. — Зачем они скорбную-то взяли?
— Похожа, может? — заметила самая старшая, посмотрела на меня, улыбнулась — люди тут умеют улыбаться, куда катится мир! — и полезла за пазуху. — Тощая какая, голодная, наверное. Кушать хочешь? Держи, — и она протянула мне кусок хлеба.
Да, если у меня и были сомнения в собственной умственной полноценности, то сейчас они укрепились донельзя. Я с жадностью схватила краюху, как оголодавший зверек, и так же жадно, давясь, принялась отщипывать от нее куски и засовывать в рот. Хлеб был несоленый, безвкусный, но мне казался пищей богов.
— Она добрая, безропотная, — рассказывала знакомая со мной прежней девица. — Работящая. Мать ее такая же была… Эдме лет десять было, как Марлен пьяный матрос за пролитую выпивку зарезал. Ну, госпожа Трише и оставила ее у себя, — невнятно тараторила девица, но мне информации хватало. — А куда дите? Не на улицу же выкидывать, все живая душа! Госпожа Трише ее кормила, а как Эдме подросла, сама зарабатывать стала. Она тихая, безответная, у нее то деньги, то еду отберут. Я сколько раз девкам космы трепала — мол, сироту забижаете, Покровительница благости лишит. А им что?
Женщины кивали и посматривали на меня. Я доела хлеб, и надо признать, он встал у меня комом в горле, но хотя бы перестал так сильно болеть желудок.
— Спасибо, госпожа, — произнесла я, и накормившая меня женщина засмеялась.
— Дите ведь совсем? — спросила она у моей знакомой. — Отпустят ее.
Я насторожилась.
— Да не дите, ей девятнадцать уже, — отмахнулась девица. — Но отпустят, какая из нее принцесса. Дохлая, неказистая, не поверит никто, и правда что как ребенок на вид, еще и дурочка.