Сама не понимая, что делает, Вероника встала, расстегнула пуговицы куртки, и блудливый взор старого педофила, скользнув по упруго стоячей груди с коричневыми сосками, уперся в окровавленные бинты на ее смуглом животе.
Вряд ли крестьянин Исидоро боялся крови.
Но все его возбуждение самца враз куда-то отлетело, оставив после себя горечь ребенка, у которого грубо вырвали из рук любимую игрушку.
Он сник, скукожился, засопел.
Помолчав, выдавил из себя:
– Тебе некуда идти. Я предлагаю, как хотел твой отец, жить у меня. Я буду тебя защищать. У контрас везде глаза и уши. Даже я по твоей одежде понял, что ты была в военном госпитале. Придут контрас и спросят: за какие заслуги лечили тебя сандинисты? Знай, ответа у тебя нет. Поэтому контрас тебя убьют или угонят в Гондурас. Ты знаешь, как там обращаются с такими, как ты?
Исидоро тяжело встал.
– Трясешься? Запахнись и пойди нарви бананов с моих деревьев. Рви и думай, где тебе будет лучше.
Ночной воздух, земля и небо наполнились пронзительными, все поглотившими звуками цикад. Сотни тысяч чичарра – насекомых величиной с мизинец, казалось, атаковали всю планету, решив измотать людей бесконечностью своих изматывающих трелей.
Молчун, изловчившись, сбил летящую чичарра ладонью, подобрал с земли прозрачнокрылое сущес-тво, стал его разглядывать. Определить источник звука оказалось не так просто. Сначала Молчун решил, что это крылья «играют», цепляясь друг за друга. Он взял чичарру за крылья, свел их и сжал пальцами. Звук не прервался, а стал чуть глуше. Существо скребло лапками по загрубевшей ладони Молчуна, сотрясалось изнутри, замолкало лишь на секунду и с новой силой заводило свою песню. У чичарры зеленоватое, лакированное брюшко, оно похоже на давно выпущенную пулю. Молчун разжал пальцы, и «поющая пуля» неслышно упала на землю. Молчун присел на корточки и растопыренной ладонью провел над землей, касаясь кончиков травинок, верхушек теплых камней, скрученных в трубочку листьев. И сумасшедшее стрекотание чичарры, и пойманное ладонью тепло, исходящие из земли невидимые лучи были верной приметой близкого ливня.
«Если ему прикажет Сам[9], ливень фонтаном хлынет с земли в небо», – любил повторять Сопилотэ. Он говорил это многозначительно. Хмурил при этом брови и всем своим обликом в этот момент давал понять: он, Сопилотэ, и никто другой в этом лагере был когда-то близок к диктатору всех никарагуанцев. «Сомосы нет, он и могильным червям теперь не нужен, – мелькнула у Молчуна неожиданная мысль, – а дождь и без его команды начался».