Пинто неожиданно проворно подполз на четвереньках к апельсиновому дереву. Держась за ствол, встал да так тряхнул самую толстую ветку, что откуда-то из зеленой глуши выпал поздний красноватый апельсин.
Пинто показал на яму под деревом и, широко всплеснув руками, изобразил взрыв. И тут он упал навзничь, закрыл глаза и стал выдавливать на лицо сок апельсина. Мутноватые желтые капли падали на лоб, глаза, застревали в пушистой бородке.
Веронике стало страшно.
– Кто?
Пинто прикрыл рот ладонью и чуть слышно шепнул:
– Отец. Твой отец.
– А Сесар? Брат мой – понимаешь?..
Пинто показал в сторону серой реки и пожал плечами.
– Угнали!
– Живой! – вырвалось у Вероники. Она трясла Пинто за руку. – Он живой? Что он тебе говорил?
И замолчала.
– Не молчи! Разговаривай! – Пинто осторожно погладил девочку по голове.
Не заговорила Вероника.
В далеком уголке сознания мелькнул румяный малыш на руках Святой Девы Марии; широко открыв рот, храпел пьяный Кролик, и среди этой сумятицы полился голос мамы. Потом зарокотали проклятия отца на обрушившийся ливень, на диких свиней, вытоптавших кукурузные побеги, ругательства на червей, что завелись в ушах коров. Веронике передался невнятный голос брата Сесара, часто говорившего во сне. Все, кто последние сто лет носил фамилию Альварес, заговорили вдруг, запричитали голосом Вероники – последней девочки в роду. Они молили небо не дать и ей умереть, уберечь ее от погибели.
А Пинто все водил рукой по ее голове, приговаривая: «Хорошо. Хорошо. Душа плачет, значит – живет».
У Пинто, как у доктора Исабель, рука ласковая.
Пинто не мог сказать всего, что хотел.
Он бьет босыми пятками по красной земле. Он трет грязными руками глаза и сует в руку Веронике белый лоскуток.
Вероника приложила его к глазам. Наверное, этот кусочек тонкой белой ткани из той, другой жизни Пинто, о которой в долине никто не знал.
В другой руке Пинто держит смятый, лишенный сока апельсин. Мало слов помнит блаженный:
– Уходи: Кролик!
Да-да, все верно. Идти некуда, но и здесь оставаться нельзя. Никто не защитит ее в сельве от змеи, ягуара или любителя молоденьких девочек Исидоро. Никто не встанет между ней и повстречавшимися грубыми вооруженными мужчинами. И не скажешь: «Не бросай меня, Пинто», – потому что вместо разума и силы у Пинто только доброта.
Пинто, видно, почувствовал, что Вероника подумала о нем, виновато улыбнулся: он – Пинто, и только.