Служба безопасности приедет минут через пять, только вот телефон надо найти. Оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, куда я его мог задевать.
— Из моей квартиры, дорогой. И это я, — она поднимает указательный палец вверх, — сейчас позвоню Сереже и скажу, что ты снова за старое…
И я просто дурею от происходящего. Какая-то девчонка… Да, именно девчонка. Ей на вид, наверное, от силы лет девятнадцать, она сидит и качает права в моей квартире. Да мне ее дядька подарил на юбилей. И откуда эта мерзавка знает моего безопасника?
Взгляд цепляется за стену. На ней фотографии, свадебные… Там я и эта девчонка.
Да твою ж… Тру изо всех сил лицо, моргаю раз пять, даже щипаю себя для верности, что это не плохой сон, срываю одну рамку со стены и несусь к окну.
— Если ты решила меня испугать этим некачественным фотошопом… — включаю напольную лампу и усиленно всматриваюсь.
Я вздрагиваю оттого, что на мои плечи ложатся прохладные ладони. Веду резко плечом и сбрасываю руки незнакомки со своих плеч.
— Тебя хоть как зовут, жена? — все-таки борюсь с тем трэшем, что успеваю наблюдать.
Девчонка стоит и дует губы, потом обхватывает лицо руками и начинает надрывно плакать. В ушах звенит, в памяти явные провалы. Я ее в первый раз вижу и, если это какой-то развод или розыгрыш, придушу организатора голыми руками…
***
«Мать моя женщина!» — выбегаю из собственной квартиры, потому что женские рыдания я на дух не переношу. А эта так умеючи свою плакалку врубила. У меня аж мороз по коже пошел от нее.
Как дебил, стою в подъезде в одних штанах и на босу ногу. Рубашку и обувь как-то недосуг было прихватить. И правда, зачем, и так сойдет. Главное — сейчас на соседей не напороться, потом по судам затаскают насчет аморалки и прочего.
Голова, словно орешек, раскалывается. Во рту жуткий сушняк, а в ушах до сих пор слышу плач этой Златовласки недоделанной.
— Соберись! — командую себе и пытаюсь вспомнить, что вчера было.
Все как обычно: клуб, девочки, выпивка в компании приятелей.
Набираю номер Германа. Гудок, еще гудок.
— О, Глеб, а ты чего это в такой час забыл, пропащий наш?
И если обозначение темного времени суток меня не смущает, то «пропащий» набатом звучит в сознании.
— Герман, если ты пошутил, то не смешно, — и собираюсь уже поведать другу совершенно сумасшедшую историю своего пробуждения, как Герман проговаривает, шепотом: — У меня Розалия[1] спит, все-таки уже седьмой месяц, ей тяжело. А ты чего, что, со своей поцапались? Мирка у тебя боевая. Под стать тебе, девка не промах.