Весело затрещали фитили. Яркие язычки пламени наполнили комнату непривычно ярким светом.
– Как красиво… – прошептала Гедита.
– Еще бы! – важно заметил Эвбулид. – Ведь я купил этот канделябр, как символ нашего будущего богатства. И, зная твой несносный характер, как доказательство того, что я не лгу!
– Так он – наш?!
– Так же, как и этот твой заплатанный хитон!
– И, значит, мельница с целой горой денег…
– Мельница и двенадцать мин![4]
– …правда?!
Всю ночь Эвбулид не спал, обсуждая с женой, как счастливо они заживут, когда мельница начнет приносить им доход. Это уже не остатки от наследства умерших родителей и не жалкие пособия государства, которые едва позволяли сводить концы с концами!
Эвбулид быстро успокоил Гедиту, что долг – дело обычное, многие афиняне теперь прибегают к его помощи, чтобы вырваться из нищеты, и она мечтательно шептала:
– Первым делом соберем приданое для Филы! Девочке скоро двенадцать лет, еще год-другой, и пора будет замуж.
– Выдадим ее за богатого афинянина!
– Богатого и красивого, а еще – умного: пусть будет счастлива!
– Диоклу справим новую одежду. Стыдно смотреть на него: парню двенадцатый год, а он ходит в лохмотьях!
– Клейсе – красивую куклу…
– Тебе – дорогой отрез на хитон[5] и рабыню по хозяйству!
– А твой римский друг не обманет? – вдруг испугалась Гедита. – Не передумает?
– Квинт? Никогда! Это ведь бывший римский центурион,[6] а они умеют держать слово! – засмеялся Эвбулид и торопливо зашептал: – Он уже дал мне сегодня сто драхм. И дал бы еще, да больше у него при себе не оказалось. Но он пообещал, что остальные через полмесяца принесет его раб!
– Как это было бы хорошо…
Наутро Гедита первым делом поспешила к жене соседа Демофонта поделиться радостью. Но та неожиданно огорчила ее.
Целый час она рассказывала о жертвах ловких ростовщиков, окончательно разорившихся или даже проданных в рабство, обещала подробно разузнать все о мельнице и о римлянине, и так напугала Гедиту, что теперь она смотрела на монеты с нескрываемым ужасом.
Несколько раз она порывалась остановить мужа и просить вернуть эти деньги, пока не поздно. Но унылый в последнее время голос Эвбулида был таким ликующим, а всегда озабоченное лицо его излучало столько радости, что готовые уже сорваться слова замирали на языке.
И Гедита, чтобы удержать слезы, только крепче прижимала к губам край хитона.