Двери в церковь были открыты, до ворот доносилось пение и голос батюшки. Геннадий когда-то сюда приходил, в той, в другой – негативной жизни.
Он помнил прохладное помещение в полумраке – печальные лики святых, позолоту икон, в которых отражалось пляшущее пламя свечей. Людей, которые бесконечно крестились и кланялись. Он закрыл глаза, сосредоточившись на доносящихся звуках, и попытался воссоздать картину. Он, казалось, почувствовал особый запах церковного масла, молитвы, пронизанные мольбой и надеждой.
Он ничего не имел против этих людей, хотя бы потому, что раньше их не знал и уже не узнает.
Он ничего не имел против самой церкви.
Но это было то место, где удар будет наиболее больным. Погибнут люди, которые пришли за верой и надеждой. По ним будут убиваться безутешные родные, проклиная судьбу и перебирая в памяти этот день, мысленно пытаясь изменить события, чтобы вечер закончился не под куполами.
Геннадий сощурился, чтобы лучше рассмотреть старые и молодые лица, олицетворяющие благодатное спокойствие. Им будет представлено почётное право открывать его троицу. Каждое из лиц он мысленно очертил чёрной рамкой, представляя некролог в завтрашней прессе.
Геннадий последний раз глубоко вздохнул и шумно выдохнул, заканчивая момент «до» и открывая представление. Он сдёрнул растянутые от времени петли с больших круглых пуговиц, сделал последний шаг, ступив на брусчатку. Вспомнил позитивного героя Николаса Кейджа из фильма «Без лица» и, поднимая руки вверх, заорал:
– Ааа-ллилуйя, ааа-ллилуйя, аллилуйя, аллилуйя!..
Десятки глаз с явным неодобрением уставились на нарушителя спокойствия. От скамейки слева отделилась фигура в монашеском наряде и засеменила к выходу, взмахами рук призывая прекратить орать. Прекращать он не собирался. Словно дирижируя оркестром, он продолжал:
– Ааа-ллилуйя, аааа-ллилуйя, аллилуйя, аллилуйя!
Ещё две церковные работницы заторопились к выходу, чтобы усмирить хулигана. Им на помощь спешили мужички, стоявшие у смотровой площадки. У мамашек сработал инстинкт. Схватив детей, они спешно переместились подальше.
Геннадий продолжал орать, дожидаясь, когда первые жертвы подойдут поближе.
– Ты что шумишь, окаянный! – погрозила пальцем старенькая монашка, которая первая отреагировала на странного прихожанина. – Если безобразничать пришёл, то иди подобру-поздорову.