Вот на почве этого экономического изнурения и всякое неудовольствие духовною, так сказать, стороною реформы принимало болезненное направление, выражавшееся хоть бы в признании Петра антихристом.
Жаловались даже солдаты, жаловались горько. Сохранилось интересное подметное письмо 1716 года.
«Уже тому 15 лет, как началась война со шведом. Нигде мы худо не сделали и кровь свою не жалеючи проливали, а и поныне себе не видим покою, чтобы отдохнуть год или другой; жен и детей не видим. Сравняли нас с посохою, как пришел из кампании, из лесу дрова на себе носи, и день, и ночь упокою нам нет… Уже чрез меру лето и осень ходим по морю, чего не слыхано в свете; а зиму также упокою нет на корабельной работе, а иные на камнях зимуют, с голоду и холоду помирают. А государство свое все разорил, что уже в иных местах не сыщешь у мужика овцы».
Конечно, Петр сознавал это недовольство населения, которому в государственных видах должно было напрягаться до последней возможности. Он глубоко страдал, видя непонимание своих стремлений, своей жажды быстро, гигантским шагом, двинуть Россию вперед.
И особенно тяжело ему было видеть несочувствие себе в лицах, стоявших на высоте, всеми видных, задававших общий тон. А первым из таких лиц был Патриарх.
Глубокая внутренняя рознь была между Петром и последним русским Патриархом Адрианом. Петр не принимал от него того, что принимал от совершенно неизвестных ему лиц.
Выше было рассказано, как смоленская игуменья Марфа вымолила у Петра избавления стрельцов от казни. Патриарх Адриан в Москве, помня древнее право святителей московских печаловаться за опальных, пришел в застенок с иконою Богоматери на руках и молил царя о пощаде стрельцов. Петр не принял его печалования. «Зачем ты здесь? – закричал он. – Скорее уходи и поставь икону на свое место. Знай, что я не меньше твоего чту Бога и Его Пречистую Матерь, но мой дом и истинное благочестие обязывают меня заботиться о народе и карать злодеяния, ведущие к общей гибели».
Сперва Адриан резко осуждал иноземные обычаи, вводимые царем, но скоро должен был замолчать. Последнее время он жил безвыездно, ни во что не вмешиваясь, под Москвой, в своем любимом Николо-Перервинском монастыре.
Народ был этим недоволен и говорил: «Какой он Патриарх? Живет из куска, бережет мантию да клобук белый, затем и не обличает».