Когда Калила покинула его, Эмилио поклялся, что будет хранить траур о госпоже своего сердца до конца дней и никогда более не вступит в брак. Не было этих сомнений у него и все последующие двадцать лет.
Он давно уже думал, что его сердце умерло. Обеты надёжно защищали Эмилио от новых глупостей. И если даже кому-то приходило в голову добиваться его внимания, Эмилио всегда твёрдо знал, что причина тому - лишь деньги, которые в случае его смерти вне брака должны отойти Ордену, да титул графа Савойского, охотников за которым всегда было немало.
Эмилио не позволял себя одурачить никому. Он не был стар — ему едва исполнилось тридцать пять — но о том, какой внезапной порой бывает смерть, он знал очень хорошо. Подпускать к себе кого-то, кто желал бы ему этой смерти, Эмилио не наверевался — тем более, что ни одно гибкое тело не вызывало у него более чем желания, а ради телесной жажды он не собирался рисковать ни званием Рыцаря Чести и Преданности, ни собственной жизнью.
Он думал, что сердце его мертво, пока проклятая девчонка не заставила прогоревшие угли снова заныть, почувствовать боль, какой не было в жизни Эмилио до сих пор.
Исабелла сама по себе будила в нём так много, что уже теперь Эмилио готов был бы наплевать на обеты и окунуться в грех с головой — если бы только он имел уверенность, что Исабелла в самом деле любит его, полюбила также внезапно и безумно, как и он сам.
Увы, Эмилио ещё не настолько обезумел, чтобы предполагать, что его можно любить. Тем более — что полюбить такого, как он, может девчонка, избалованная богатством и всеобщим вниманием. Девчонка, которой едва исполнилось двадцать, и которая, конечно, лишь по сонетам знала, что такое любовь.
Эмилио сжал кулак и заставил себя снова оглянуться на зеркало. Он стиснул зубы, вынуждая себя всматриваться в изгибы шрамов, оплетающие его лицо, так что те побелели и проступили ещё сильней. А затем с размаху ударил кулаком в зеркало, так что стекло треснуло и впилось в кожу тысячей осколков. Боль не отрезвляла. Она была лишь отголоском той боли, что поселилась внутри.
И эхом на звон стекла откликнулся звонкий голос, доносившийся с улицы:
— Даже не думайте меня останавливать, Луиджи! Мы оба знаем, что я пришла лечить мигрень!
Эмилио взвыл и, рывком встав со стула, высунулся в окно.