Настолько смутно, что можно пренебречь.
Шергину тоже захотелось пренебречь хоть на малое время. Под матерную брань и пьяные вопли о достоянии республики – опять в вагоне кого-то убивали за контрреволюцию – он стал думать о том времени, когда вся эта красная чехарда с ее «режь-публикой» уймется и забудется. Вероятно, оно окажется похожим на страшный сон. Будет ли Бог милосерден к русским людям будущего, дарует ли им знание того, что нужно знать, и будут ли они понимать, кто они такие?..
Рано утром Федор проснулся в мучительном размышлении о смысле бытия. Не какого-нибудь вообще человеческого, а своего собственного, родного. Еще во сне он пытался убежать от этого тягостного вопроса, но не смог – земля под ногами превратилась в клей. Теперь, наяву вопрос догнал его и оглушил. Федор внезапно осознал, как крупно не повезло ему вляпаться своим личным бытием не в то время и не в то место.
Но времена, как известно, не выбирают, а с бытием надо было все же что-то делать. Вероятно, следовало попытаться просто сменить место, однако существовали опасения, что от перемены географических слагаемых его участь не изменится…
Федор взял пропиликавший телефон, выслушал ультиматум и угрозы. Голос был незнакомый, но это не имело значения.
– Я вас понял, и незачем хамить. Перезвоните в четверг.
Бросив трубку, он отрешенно добавил:
– После дождичка.
После этого попробовал растолкать лежащее рядом женское тело.
– Эй, слышишь? Проснись, тебе говорю.
Девушка приоткрыла глаз и грубо ответила:
– Пошел к черту. Я тебя не знаю.
Федор вспомнил ее имя – Лиля.
– Да и мне с тобой не пуд соли есть. Ты мне скажи: Золотые горы – это где?
– В Центробанке, – сквозь сон пробормотала она.
– А, – разочарованно протянул Федор. – Это меня не спасет. Слышишь? – Он пихнул ее в бок и повторил: – Это меня не спасет.
Девушка промычала нечто, отмахнулась, повернулась спиной, широкой и гладкой.
Федор с внезапной ненавистью смотрел на эту спину. В нем рождалась решимость. Золотые горы, тоже неясно оформившиеся во сне, еще будили в нем надежду, но теперь и она погасла. Он встал, подошел к окну, распахнул настежь. Своим последним взглядом на действительность Федор постарался выразить весь пошлый трагикомизм бытия. Затем он сел на подоконник и быстро перекинул ноги наружу. Оглянулся на женскую спину, все такую же равнодушную. Запустил в нее мягкой игрушкой с окна.