Кэтэлин притопнул; с носка сапога скатился раздавленный капсюль.
– Шли бы просто грабить, не начали бы со стрельбы. Это, – ствол револьвера устремлён в лоб того, что лежит в дверях, – Гицэ Бессарабец.
– Меня убили, – выдавил студент. Кэтэлин дёрнул щекой.
– Гицэ Бессарабец убивает, после берёт что хочет. Деньги берёт. Одежду всю берёт. Ему с мёртвого легче снять, – Кэтэлин сдвинул курок на полувзвод и прокрутил барабан, стряхивая остальные капсюли: тик-тик-тик. – Все понимают, что если бы не я…
– А-а…
– Закрой рот, мальчик, ты не умрёшь. У тебя только дырка в плече. Что я говорил? Вот урод… Когда я пришёл сюда, я только хотел выпить после дороги и дать отдохнуть коню.
Мужчина стёк со стола на скамью и дышал там, вытирая пепел со щеки. Кэтэлин снял со стойки уцелевшую бутылку. Положил её на бок, как короля в проигранной партии. Оторвал от стены длинную медную чеканку – ещё, кажется, тридцатых годов, бояре с трубками длиной в руку, цыганёнок с огнивом и собачки на подушках – и опустил серёдкой на мутный бок бутылки, навроде качелей.
– Но вот ривольвер, – он отчётливо выговаривал «и». – Ты, – Кэтэлин кивнул буфетчику, – ты видел, что мой ривольвер спас этих людей?
– Господь да сохранит вас, домнуле1, и подарит вам много лет жизни, и детям вашим…
– Цыц. – Кэтэлин опустил револьвер на конец медной доски, лежащей поперёк бутылки. – Три фунта железа сохранили жизнь четырёх мужчин и бабы. Если здесь, – палец, весь в чёрной пороховой саже, стучит по другому концу чеканки, задравшемуся в потолок, – наберётся столько же денег и золота, сколько весит ривольвер, я уйду и никого здесь не трону.
Темнота; муха села на нос; степь сквозь липкий камыш ресниц; удар прикладом по голове. Четверо всадников спешились и поднялись на крыльцо, оставив оглушённого монаха лежать на ступенях. Потом, когда всё уже было кончено, он очнулся, и лежал ещё минуту, не поднимая головы от досок. Его перевернули, и над собою монах увидел красное лицо Кэтэлина Пую, обрамлённое бледным небом. Повернулся набок и уставился в степь, и лежал так, пока не пришёл в себя. Вспомнил, что спал, что его ударили; вжал голову в плечи, боясь, что этот красный человек, нависший над ним, снова врежет прикладом. Но Кэтэлин уже привязывал к седлу ружья, завёрнутые в пехотный мундир, и под синей тканью показался вытертый до желтизны приклад – его спутать было нельзя, это он прилетел монаху в лоб, и, значит, этот человек не тот. А с тем, значит, вышло несчастье, если его ружьё вяжут к седлу с другими, собранными снопом.