Рехан ничего не ответил, лишь взял девушку за руку, продолжая дальше свой путь.
– А Людовику 16, ты можешь себе такое представить, еще сам его личный астролог предсказывал, что для него число двадцать один, неблагоприятное. И казнили его как раз двадцать первого января.
– Казнили на гильотине?
– Угу. А создал ее, угадай, кто?
– Клер, после всех ужасов, что ты мне нарассказывала, у меня мозги отказываются уже соображать.
– Мы более-менее привыкли жить в этом ужасе. Так вот, создал гильотину, конечно же, друг Робеспьера, врач Жозеф-Игнас Гильотен. Я ничего против него не имею, насколько я знаю, он, наоборот, хотел облегчить страдания тех, кто идет на эшафот, он даже вроде против смертной казни как таковой, но все-таки. Робеспьер и Марат – это два корня зла, которые надо просто выдернуть, убрать из нашего общества, такую смуту они делают. Но наши граждане странный народ. Если ты здесь задержишься подольше, то сможешь увидеть, как гильотина приобрела такую невиданную популярность, словно забава какая-то!
– Ты о чем? – не понял Рехан.
– О чем? – горько усмехнулась Клер. – Кондитеры выпекают печенье в виде гильотины, ювелиры выпускают брошки в виде миниатюрных гильотин, даже создали духи «Парфюм де гильотин»!
– Интересно, чем же они пахнут.
– Вот и я о том же! Храм Разума они создали. Наверное, наш век был обозначен веком безумия, а не разума.
– А ты тоже считаешь, что ваш король был достоин плахи?
– Людовик шестнадцатый был очень мягким человеком, Рене. Возможно, слишком нерешительным. Если он, а не влиявшие на него министры, и создавал какую-то реформу, то обычно редко доводил ее до конца. Своим вопросом ты, наверное, хотел еще уточнить, как я относилась к нему? Не знаю, наверное, как к очень слабому правителю. Он был честным, я бы даже сказала, простым человеком, не любил роскоши, даже довольно-таки сильно сократил придворные расходы, но все его финансовые реформы либо не работали, либо против них восставали, либо он, как я уже говорила, не доводил их до конца. Он постоянно колебался, то вставал на нашу сторону, сторону народа, то опять возвращался к своим министрам и придворным. Он даже решился на побег со своей семьей, что, конечно, не прибавило ему уважения в народе, но его очень быстро обнаружили и вернули. А дальше, дальше тюрьма, обвинение в заговоре против свободы нации. Ну, Рене, вот мы пришли. Заходим? – она легонько подтолкнула его к трем ступенькам, ведущем к двери небольшого трехэтажного дома, когда-то выкрашенным в белый цвет, а теперь ставшим грязно-серым.