Не хотел Вас расстраивать, Любовь Дмитриевна, но похоже и так. Лень на любовном ложе – вторична, а не первична. Так любить несуществующих женщин могут только геи. А существующих – не любить. В привычном смысле глагола, имеется навиду. Вы никогда не думали, почему все модные фотографы – геи? Ну, почти все, я не стану настаивать.
Прекрасная Дама.
Не думала. Не думала совсем. Времени как-то не было. Сначала муж, потом любовники, дальше война, революция.
Доктор Розенберг.
У него и Иисус Христос был двуполый. С женственным восприятием. Иван Алексеич ещё тогда так ругался.
Прекрасная Дама.
Иван Алексеевич?
Доктор Розенберг.
Бунин, Бунин.
Пауза.
Только адепты однополой любви могут воспринимать женскую красоту совершенно абстрактно. Без грана субъективного. 90‐60‐90. Или 45‐30‐45. Вы, кстати, не читали Марселя Пруста?
Прекрасная Дама.
Кто это?
Доктор Розенберг.
Любовник одного пианиста. Они приезжали перед войной. С мелодекламацией в Аничковом дворце. В доме пионеров и школьников. Ну да к чёрту их. У Вашего мужа еще один жесточайший комплекс вины перед Вами. Ваш сын.
Прекрасная Дама.
Да-да. Он согласился его принять. Он же не мог иметь детей. И я о нём в прошедшем времени зачем-то. Не может.
Доктор Розенберг.
Надо именно что в прошедшем. Вы же знаете, что у него двое детей? Родились от разных женщин за последний год.
Прекрасная Дама.
Я слышала, но не верила. Я все ешё думаю, что Блок бесплоден.
Сын.
Сын.
Нет, я-то точно сын Александра Александровича. Скрывать всю жизнь приходилось, но знали все. И писатели, и начальство. И Женя Евтушенко всё знал. Как нажрётся – так давай мне завидовать! Вот, мол, ты из самого Блока, а я со станции Зима, из-под снегов сибирских. Хотя ни с какой не со станции, а с обычного Нижнеудинска. Да чего щас считаться, когда все померли!
Пауза.
Женя добрый был. Я никогда не просил у него взаймы. Мне платили за память родителя, немало. Спасибо всем.
Старуха.
Я видела его годовалым ребёнком: прекрасным, суровым, с блоковскими тяжёлыми глазами – тяжесть в верхнем веке. С его изогнутым ртом. Похож – более нельзя. Читала письмо Блока к его матери, такое слово помню: «Если это будет сын, пожелаю ему только одного – смелости». Видела подарки Блока этому мальчику: перламутровый фамильный крест, увитый розами макет Арлекина из «Балаганчика», – подношение какой-то поклонницы. Видела любовь его матери к Блоку. Узнав о его смерти, она, кормя сына, вся зажалась внутренне, не дала воли слезам. А десять дней спустя ходила в марлевой маске – ужасающая нервная экзема от задержанного аффекта. Мальчик рос красивый и счастливый. А тот папа так и остался там – на портрете. Будут говорить «не блоковский» – не верьте: это негодяи говорят.