– Сорока двух лет от роду, ранее не судим, но...
Даша тут же насторожилась. Она и так не особо была спокойной из-за его глаз, что сейчас не улыбались, оттого удивляли и тревожили. А тут еще это «но», прозвучавшее с явной угрозой.
– Но кому-то очень сильно хотелось, чтобы было не так, – продолжил Баскаков с нажимом. – И этот кто-то делал отчаянные попытки облить меня грязью с тем, чтобы подыскать мне подходящую статью и упрятать на долгие годы за решетку. И вот теперь этот кто-то сидит напротив меня, трясет выпачканным подолом и...
– И что?! – она бросила в его сторону взгляд, которого побаивались все, включая уголовников.
– И мне вдруг пришла в голову совершенно невероятная идея выпачкать ее душу так же, как сейчас выпачкан ее подол. – Он перестал быть красавчиком, от вида которого писала заваркой Неля, он сделался страшным мощным зверем. – Станет ли так же трепетать ее душа, как трепещет теперь ее подол на ветру, а?! Или у этого симпатичного создания с серыми умными глазами вовсе нет души? И пытаться заставить ее страдать бесполезно? Может, тогда взяться за ее плоть, а? Плоть всегда уязвима, даже если чувства мертвы...
Он говорил ей еще что-то. Очень хлесткое, противное и злое. Говорил, не повышая голоса и почти не глядя на нее, успевая при этом улыбаться девушкам, что проходили мимо летнего открытого кафе.
– Почему вы выбрали такую работу? – вдруг спросил Баскаков, без перехода перепрыгнув с темы мести. – Что в ней для вас? Что за идею пашете, не поверю!
– Почему? – Ей не хотелось ему улыбаться, но чтобы разрядить атмосферу, она попыталась: – Взяток я не беру, вы знаете.
– Знаю! – двинул Захар бесподобным подбородком.
– Зарплата не очень велика, об этом вам тоже известно.
– Известно! – еще один кивок.
– Почему тогда не за идею, а, Захар Валентинович?
– Потому что вы, Дарь Дмитриевна, сука, каких мало. Красивая, стареющая сука со скукожившимся от одиночества либидо. Оно и заставляет вас свирепеть каждый раз, как к вам в кабинет вводят подозреваемого на допрос. Особенно если такого пригожего, как я.
– Вы...
Ей стало очень горячо от слез, прихлынувших к глазам. И она, конечно же, не должна была позволять себе плакать перед этим мерзавцем, расстреливающим в упор все ее самообладание и уверенность в себе. Гадкие мерзкие слова очень сильно ранили, очень. И она... расплакалась.